Лев любит Екатерину

Дела Бибикова, благодарение Богу, поправлялись быстро. Уже к середине марта он позатыкал дыры полками, которые Военная коллегия наскребла по сусекам. Хорошо зная дислокацию армии на Дунае, Потемкин понимал, где можно снять пару-тройку команд, не особенно ослабляя Румянцева. Вышло недурственно. Корпус генерал-майора Голицына преграждал дорогу на Москву. Генерал Мансуров правым крылом обнимал Самарскую линию. Ополчение казанских дворян двинулось к Уфе и Екатеринбургу. Вскоре пришли и первые утешительные известия. Врезаться в регулярный полк для Самозванца было совсем не то, что щипать крепостицы с инвалидами.

Голицын подступил к Титищевой. Откатившись от Новосергиевска, Пугачев вернулся на пепелище и на скорую руку поправил его укрепления снегом, политым водой. Лед мигом схватился, укрыв горелые бревна блестящим панцирем.

– Господа! Нам предлагают играть в снежки! – рассмеялся генерал, нервно теребя уздечку. Он был вспыльчив и не терпел препятствий. Гордость требовала положить под Татищевой всю злодейскую орду до последнего человека. Таких ли противников бивал молодой князь в Польше под Баром?

Красив, весел и зол поскакал он на кручу, а за ним и остальные. Кони в крепких зимних подковах, не ломая ног, взметнулись на ледяную гору. Шесть пушек Самозванца не причинили им вреда. Стреляли без должного прицела, лишь бы жахнуть.

Мятежники бросились прочь. Конница преследовала их по полю, по дороге, по замерзшей реке двадцать верст кряду. Вот вам обещанные войска с юга! Вот сила регулярного оружия! Вот тризна на могиле верных долгу офицеров! Что, сыты кровушкой? По губам не течет?

Только в крепости пало до полутора тысяч. Три тысячи умудрились сдаться в плен, хотя усачи-уланы секли саблями нещадно. Победа была полная. Но честолюбивый князь рвал и метал от ярости. Он упустил Пугачева! Хотя тот был почти в руках!

Самозванец, прикрытый со всех сторон плотным заслоном из шестидесяти казаков, сумел пробиться и прискакал в Бердскую слободу. Здесь у него содержалось на особом счету тридцать лучших лошадей. Башкиры болтали, что для бегства в Персию. Побросав поводья, свита Пугачева пересела на свежих коней и ударила пятками в бока. Только их и видели. Остальной табор загомонил, задвигался, в панике собирая пожитки, хватая первое, что подворачивалось под руку, теряя женщин и детей. Вслед за Самозванцем прочь к Сакмарскому городку подалось две тысячи человек.

В Оренбурге тем временем уже начинался голод. Лошадей кормили хворостом. Жители ели мелко порубленные бычьи кожи, а куль муки продавался из-под полы за двадцать пять рублей серебром.

Осада была снята, горожане толпами повалили из ворот. Они бегом добирались до Берды, врывались в оставленные дома, хватали со столов еще теплые хлебы и с жадностью запихивали куски в рот, помогая себе грязными пальцами. Слобода ломилась от припасов. Присланные Рейнсдорпом солдаты свезли их в город и раздавали бесплатно. В солнечный апрельский денек даже нищий был сыт и пьян. «Жернов с сердца упал, – писал Бибиков жене. – Сколько седых волос прибавилось, сама увидишь. Скоро будет твой муж домой с веселой казацкой свадебки!»

Не заставили себя ждать и новые победы. В Сакмарском городке попался депутат Падуров, громко голосивший о своей неприкосновенности.

Оттепель была необычайно ранней и дружной. Уже в начале апреля вскрылся лед, и мутная вода понесла мимо берега тела погибших.

Бабка Евфросинья каждый день ходила на реку и, подгребая клюкой, подтаскивала к отмели то одного, то другого покойника.

– Не ты ль мое дитятко? Не ты ль мой Степанушка? – причитала она. – Не твои ли черные кудри вода моет? – Но, видя чужое лицо, отпускала убитого с миром и принималась за другого. – Не ты ль мой внучок? Не ты ли мой Алешенька?

Лиза к этому времени уже ходила и, как могла, помогала своей доброй хозяйке. Та ждала вестей и вся извелась, не зная, живы ли ее близкие. Часто она садилась в уголке под иконами и начинала горько плакать, от чего ее большая дряблая грудь, перетянутая фартуком, тряслась, как студень.

– Не тужите, бабушка, – жалел ее Егорка. – Мы вас с собой заберем.

Старуха гладила его черной от печной золы ладонью по волосам и качала головой.

– Нет, я уж здесь подожду. Живые ли, мертвые ли, мои за мной придут. Не оставят бабку одну помирать.

От ее слов становилось совсем жутко.

Правительственные войска заняли гнездо мятежников и похватали множество народу. Устинью Кузнецову под караулом увезли в Оренбург. Над ней смеялись, проча встречу с первой женой Самозванца, которая ныне обреталась в Казани. Только месяц и погуляла она в царицах. Всего и добыла, что козловые сапожки с ног повешенной, да лупоглазую собачку, так и не признавшую ее хозяйкой.