Либеллофобия

– Ты переживаешь самый дурацкий возраст, Ула. Да ещё в такое дурацкое время. Это, должно быть, похоже на лихорадку: когда любое касание взвинчивает, подбрасывает тебя или роняет. Чтобы отдохнуть, нужно поймать равновесие.

– А ты помнишь себя в девятнадцать?

– Нет, – ответил Бритц спустя какое-то время. – Когда с пелёнок ты уже знаешь, что почти бессмертен, а позже выясняется, что принадлежишь к привилегированной касте, это тебя подрывает. Одному богу известно, чем я был в девятнадцать. Опредёленно не слезал с тяжёлых наркотиков, раз ничего не помню. Предполагаю беспробудное пьянство, безудержный промискуитет и безнаказанное мародёрство. Нормальная юность минори. Вряд ли я обделял или сознательно ограничивал себя хоть в чём-нибудь.

– Убийства?

– Обязательно.

– Разбой?

– Спрашиваешь.

– Оргии?

– Скорее всего. Так что я помню себя ребёнком и потом… – он задумался, хмурясь, – лет с пятидесяти.

Мысли текли несвязно. Я держалась за голос эзера, как за якорь, чтобы не заснуть. Кайнорт задумчиво водил рукой в барашках пузырьков, и вода ласкала меня от движения его пальцев. Вечно аккуратные, волосы Бритца завились от тёплого пара. Пришедшие вдруг на память лица Волкаша и Берграя, бесспорно красивые, теряли совершенство на фоне минори, как живые цветы на фоне математики. Черты Кайнорта рядом с Берграем выглядели более мужскими, строгими, а рядом с Волкашем – более правильными.

– И в пятьдесят ты стал… вот таким?

– Конечно, нет. После сорока эзер переживает вековую жажду авантюр, потом ломку по власти. И чем ты богаче, тем раньше приходят апатия от пресыщения или депрессия. Как повезёт.

– А дальше?

– Не знаю.

Он встал, вытряхнул портупею с керамбитами и отстегнул кобуру армалюкса. На моих ресницах оседал пар и прикрывал их своей тяжестью.

– Отдыхай, – стоя позади, Кайнорт расправил мои волосы на кромке купели. – Только осторожно…

Я не спала почти двое суток. Я не спала нормально три месяца. Как только ресницы смежились, тело растеряло волю и контроль. Свет пещеры сквозь веки задрожал розовым. Красным. Привиделись коридоры, сужающиеся, сжимающие плечи. Хватающие за горло.

И я произнесла. Имя.

Сию же секунду меня схватили за волосы и потащили под воду. Бритц топил меня, душил, а я барахталась и царапала солёные скользкие камни. Он кричал: «Говори, где!», и я кричала тоже, но от ужаса не слышала собственного голоса. Он бил меня головой о самое дно. Я больше не могла сопротивляться. Вдохнула углекислых пузырей, и тьма взорвалась, а вместе с нею —

– …не засни в воде.

Меня подбросило в купели. Я вертелась и соображала, что произошло, цепляясь за сталагмиты. Кайнорт стоял там, где я видела его… секунду назад, в начале фразы.

Это был сон. Сон длиною в секунду! Не может быть. Провела рукой по волосам: сухие. Сухими были и манжеты эзера.

– Оставлю тебя ненадолго, – сказал он ровно. – Я ведь тоже давно не мылся водой.

Уровнем ниже купелей были бассейны поглубже. Бритц спускался, а я следила за ним из своего угла, устроив руки на краю бортика и положив на них подбородок. Что-то скребло меня. Что-то изменилось в его облике за ту ужасную секунду. Что?

На краю бассейна он обернулся стрекозой и кинулся в воду. Крылья рассекли поверхность голубого зеркала. Стрекозы слыли искусными охотниками, и предки Бритца, должно быть, ныряли так за головастиками. Четыре крыла, как драгоценные витражи, расправились и заскользили под слоем воды, словно под огромным увеличительным стеклом. Проплывая над янтарно-красным дном пещеры, Кайнорт застыл на секунду. Я вспомнила его в карамели. Стрекоза поплыла глубже и скрылась в водовороте пузырьков. У дальней стены, где фонтан взлетал до потолочных арок и ронял ливень назад в бассейн, Бритц вынырнул человеком. Одежда свернулась в позвонковый чип. Эзер не смотрел вверх. Но и не красовался, переодеваясь, хотя знал, что я не выпущу врага из поля зрения. Вывод меня опечалил. Внутри и снаружи – всё в Кайнорте балансировало между слишком и недостаточно.

«…а в самый раз».

Через несколько минут он ждал у расщелины. Спрятал руки в карманах, но шесть жутких лап раскрыли объятия мне навстречу:

– Полетели спать, Ула.

Я подошла вплотную и стояла так, разглядывая мрамор на полу. Перечисляя про себя, сколько зла причинил Бритц. Пока ненависть не достигла прежней отметки, и тогда я с начисто отмытой совестью обхватила эзера за пояс и уложила голову ему на плечо. Шесть лап, как переплетения терновника, сомкнулись на моей спине. Кайнорт обратился, едва моя щека коснулась ткани его рубашки.

Уже в постели я вспомнила. В одной грустной сказке розовый куст убил птичку, которая рискнула петь в его шипах. Мне следовало помнить об этом и держаться тем дальше от зла, чем оно совершеннее.

* * *