Либерия

Оборотень попятился и сел, удивленно открыв пасть. «Да это же он… сам Велес!» — понял потрясенный Алексей.

Медведь шагнул к лесавке, бережно поднял ее, прижимая к мохнатой груди, и рыкнув на прощание, скрылся в чаще.

* * *

Волк проснулся, когда ночной мрак начал неспешно растворяться в зыбких предрассветных сумерках. Снег под теплым брюхом подтаял, и лежать в луже стало неуютно. Зверь зевнул, щелкнул клыками и потянулся, прогоняя остатки сна. Охота этой ночью была удачной, он догнал небольшого кабанчика и, урча, сожрал его целиком, с удовольствием хрустя молодыми костями. Сытая тяжесть в желудке и сейчас заставляла волка блаженно жмуриться и облизываться.

Зверь был сыт, и разбудил его вовсе не голод, а какое-то неясное чувство тревоги, что-то пробуждающее смутные, неприятные воспоминания. Зверь заскулил, принюхался, пытаясь определить источник беспокойства. Но вокруг все было тихо, зимний лес не представлял никакой угрозы, напротив, сулил азартную охоту и вкусную добычу. Тревога сидела внутри, и она оказалась настолько сильной, что волк поднял морду к светлеющему небу и завыл, вкладывая в протяжный звук свою неосознанную тоску. Не понимая причины своего беспокойства, волк покрутился в ельнике, раздраженно зарычал и метнулся в кусты.

Он несся легкими прыжками, нырял в сугробах, стремясь убежать от тягостного чувства, от непонятного страха и отчаяния. Время от времени волк останавливался, тряс головой, тер лапой морду, повизгивая от боли. Хаос образов, звуков, картин копошился и метался в воспаленном мозгу, причиняя страдания, заставляя то жалобно скулить, то рычать от бессильной злобы. Особенно досаждали образы двуногих, пахнущих дымом и железом. Они кривлялись, размахивали руками, что-то кричали, вызывая лютую злобу и желание растерзать их на клочки, чтобы не мешали наслаждаться легким бегом, азартом охоты и свободой. Волк принюхивался, пытаясь уловить запах этих существ, и снова бежал.

Зверь знал, там за лесом были жилища ненавистных двуногих тварей, когда-то в прошлой жизни он был таким же. Но теперь воспоминания об этом причиняли боль, и единственным желанием было убивать, вгрызаться в трепещущее мясо, лакать еще теплую кровь. Он убьет их всех, и тогда они, наконец, оставят его в покое.

Рассерженный рев, раздавшийся совсем рядом, заставил волка остановиться, затормозив всеми четырьмя лапами. Тяжело дыша и вывалив из пасти розовый язык, зверь испуганно попятился и заскулил. Перед ним, раздраженно раскачиваясь из стороны в сторону, стоял огромный медведь. Его седая, словно покрытая инеем шерсть, топорщилась на загривке, а желтые клыки обнажились в угрожающем оскале. Волк испытал противоречивые чувства — ему хотелось одновременно бежать, визжа от ужаса, и как маленькому щенку валяться на снегу, подставляя этому существу мягкое, уязвимое брюхо. Перед ним был Хозяин и Господин, Тот, Кто Дарует Жизнь и Смерть. И он был очень зол, зол на него, несчастного волка, запутавшегося в хаосе воспоминаний и образов.

— Дур-р-рак! Что твор-р-ришь, недоумок?! — взорвался в голове волка рокочущий голос.

Грозные слова были знакомы. Но почему Хозяин говорит с ним на языке двуногих? Зверь всхлипнул и в ужасе стал отползать в ельник, но скрыться не успел. Огромная лапа ударила его по загривку, заставив кувырнуться через голову, а следующий удар буквально вышиб дух, и волк с визгом улетел в кусты. Мир взорвался огненным шаром и рассыпался на осколки.

Очнулся зверь совсем в другом месте. Здесь пахло чем-то смутно знакомым, одновременно родным и тревожным. Запах шел от сваленной на снегу человечьей одежды. Его одежды?! Волк, наконец, вспомнил, кем он был. Эта мысль потрясла и обрадовала — наконец-то все встало на свои места.

— Пер-р-рекидывайся, пр-р-ридурок!

Еще один удар заставил зверя закрутиться на месте, тело свела болезненная судорога, выворачивающая кости из суставов. Завертелся туманный вихрь, и в сугробе закопошился человек. Его обнаженное тело вздрагивало, руки судорожно скребли снег, он кашлял и хрипел, пытаясь встать на дрожащие ноги.

Алексей с трудом приходил в себя, скрипя зубами от боли. Все тело ломило, а голова раскалывалась то ли от радикальных воспитательных мер Хозяина, то ли от принудительной трансформации, то ли от слишком резкого перехода из звериной сущности в человеческую, а скорее, от всего вместе.

— Ну, то-то же! — раздалось в голове. — Давай уж одежу накидывай, неча тут голой задницей сверкать, а то простудишь еще что-нибудь нужное.

Хоть во время разговора пасть медведя не открывалась, но морда была довольно выразительная. И сейчас она выражала удовлетворение и снисходительную насмешку. Хозяин больше не сердился.