Престранное мировоззрение – атеизм. Он обещает человечеству вечную погибель, но делает это с легким сердцем, а в виде приемлемого вознаграждения предлагает земное могущество. «Ты ничто, – говорит атеизм человеку, – но наука сделает тебя всесильным». Атеизм без науки и ее мощи потерял бы изрядную долю своей привлекательности. Только опираясь на земную мощь, он может беззастенчиво, даже гордо делать свои предложения одинокому, испуганному человеку. Однако в этом обетовании всесильного ничтожества
явное противоречие. Червяку предлагается власть над царствами; мотыльку – царская корона. Но на что она мотыльку? Христианство предполагало человека господином природы по достоинству, а не по силе. Атеизм переворачивает вопрос и предлагает человеку всевластие при полном сознании собственного ничтожества. Думаю, если человечество и возьмет этот дар, то надолго им не удовлетворится.***
Склад ума, поощряемый наукой, есть, в сущности, горделивая неполноценность
, полностью лишенная культурной почвы, презирающая прошлое, восторженно принимающая настоящее и ожидающая всяких чудес от будущего. Это болезнь, которую Пушкин назвал «полуобразованием», и в которой полуобразованный человек современности видит только признак своего превосходства. Наука не только не препятствует понижению культурного и нравственного уровня, но и способствует его падению, просто в силу того, что в культуре прошлого видит только бред, иллюзии, игру теней, которую надлежит рассеять «светом знаний». Однако «научное знание» относительно человека, его культуры и общества есть чистый нигилизм, т. к. все прежние основания человеческой жизни считает ложью. Вместо этой «лжи» человечеству предлагают основать свое существование ни на чем. Разумеется, сделать это нельзя, и мы погружаемся всё глубже в воду, следуя за человеком с дудочкой. Любопытно, что полные и окончательные выводы из положений материалистической науки были сделаны не на Западе, а в России XIX столетия, и там же началось успешное преодоление материализма. Запад прискорбно отстает от Востока в осознании точного смысла своей же веры, с которой он силится совместить уют и тепло жизни, не понимая, что эта вера навеки исключает из жизни основания для всякого уюта и тепла…Надо заметить, что слово «наука» приняло в наши дни совершенно особое значение – иное, чем вкладывали в него наши предки. «Наука» в современном смысле означает, во-первых, исключительно нетерпимую материалистическую метафизику; и во-вторых, этим словом называются прикладные исследования на службе у разного рода производств. Говоря о действительной
науке, той, которая не балуется ни метафизическими утверждениями, ни созданием новых видов оружия, я предложил бы использовать слово «знание». Наука как раз и не желает быть знанием: она стремится быть церковью или цехом, либо чем-то большим, либо чем-то меньшим, чем просто знание. Наука и знание необратимо разделились, вот определяющая особенность нашей эпохи. Наука хочет быть законодателем ценностей и производителем благ, тогда как ее область совсем иная – осторожное и добросовестное толкование найденных фактов. Бесспорно, такая наука, которая придерживалась бы этих правил, никогда не получила бы поддержки государства. Ведь, как это ни странно, наука сделала ни больше, ни меньше, как сказала «да» на все три искушения, какие встретил Христос в пустыне: она приняла власть над царствами; она кинулась вниз, и не разбилась, а полетела; она камни сделала хлебами. Неудивительна после этого ее ненависть ко Христу. Только такая наука смогла стать новой союзницей государства вместо строптивой Церкви, которая многое прощала из того, что не следовало прощать, но скрижалей своих при том никогда не стирала.***