Личные истины

Всё что угодно может сойти за истину при условии достаточного распространения, причем это относится не только к повсеместно принимаемым приметам и суевериям, но и к мнимо-научным мировоззрениям вроде фрейдизма. Последние, впрочем, принимаются не столько по доброй воле, сколько за неимением лучшего, ввиду потребности иметь сколько-нибудь наукообразное воззрение на вещи, для суждений о которых наука не созрела или непригодна совсем. Если в истории религии принято видеть пагубное «желание верить», то здесь мы видим действительно пагубное желание знать любой ценой, т. е. не знать, но дать неизвестному имя и на том успокоиться. В сущности, полунаука идет путем первобытного мышления, которое говорит о ночи: «тот, Черный» и бьет в тамтамы, чтобы его отпугнуть. Человек полунауки свою

ночь называет «бессознательным», смутный ночной тревоге дает имя «либидо»… надо ли продолжать? Темнота душевной жизни этим нисколько не проясняется, никакого познания здесь нет, но только раздача имен

. Названное кажется познанным, хотя это совсем не одно и то же. В каждом ночном звуке и трепете отыскивается темное божество, личность представляется раздираемой чудовищами, каждому из которых нужна жертва… Но сколь же лучшими психологами были отцы Церкви, и сколько более действенным было их знание души!

В чем ущербность т. н. «научной психологии»? В том, что она в болезни видит правило, во внутренних терзаниях – естественное состояние, и вся сводится не к пробуждению здоровой душевной жизни, а к задабриванию, умягчению неразрешимых внутренних противоречий, из которых будто бы состоит личность. Не в том дело, чтобы в человеке не было противоречий – совсем напротив, но в нем есть и то, что их выше, нечто ясное и цельное, хотя и всегда страдающее, словом, душа, в существование которой – тут мы приходим к самому главному – »научная психология» и не верит. Психология не верит в душу!

Стоит ли после этого ожидать от нее помощи?

***

Из того, что «разум» однажды умело воспользовался последовательным скептицизмом и критическим мышлением для того, чтобы опрокинуть прежние идеалы, еще не следует, что его царствие будет вечно. Сомнение можно применить к самому сомневающемуся, тем более, что он к этому совершенно не готов. «Разум» (всюду употребляю кавычки, поскольку это самоназвание, а не сущность) совсем растерял философскую боеготовность и уповает в последнее время больше на силу, чем на доводы. Его оружие – скептицизм и критику – можно с успехом применить против него самого. Всё дело в том, с какой целью. Может показаться странным, почему я, в качестве явного противника рационализма, спрашиваю о цели, ведь всякая борьба, как принято считать, ведется «ради победы». Однако в том-то и дело, что есть вещи, более важные, чем «победа», особенно в идейной борьбе. Всё мое сопротивление господствующей и надменной точке зрения, известной под именем «рационального взгляда на вещи», основывается на простом рассуждении: человечество нуждается в постоянном углублении и просветлении душевной жизни; современность препятствует такому развитию, даже отрицает его необходимость; современность погружает человека во тьму, убаюкивая его речами о «свете разума» – поэтому она дурна. (Я оставляю в стороне другую сторону вопроса: то, что глубина и свет внутренней жизни даются только, в самом широком смысле этого слова, религией

, к которой особенно враждебен наш век.) Не всякое «преодоление разума» имеет ценность, и подготовленные многолетним атеизмом темные культы, всё более выходящие на поверхность – далеко не похвальный исход. Суеверия наших дней не так далеко ушли от породившего их неверия. Как и атеизм, они больше всего стремятся к силе, не к правде. «Могу ли я быть неправ? Что делать, если я неправ? Как мне спастись, если я всю жизнь заблуждался?» – эти вопросы, свойственные всем высшим формам духовной жизни, заменяются на совсем другие: «Как мне быть сильным? Как подчинить себе других? Как заблуждаться и никогда не пострадать из-за своих заблуждений?» Такие вопросы на путь просветления не ведут.

***