Личные истины

Дети обязаны родителям не послушанием, а любовью. Доводя мысль до предельной остроты, можно сказать, что родителей следует любить и не слушаться. Это совсем не то же, что свойственное подросткам «не слушать и не любить». Здесь есть сходство с отношениями человека к Богу: все мы Ему обязаны любовью, но мало кто может назвать себя послушным сыном; человек по отношению к Богу даже всегда отстаивал право заблуждаться, известное также под именем свободы исследования. В этом есть положительный смысл: ведь правда – то из мнений, которое не поддается опровержению опытом; опыт же представляет собой череду ошибок. – В противоположность господствующему мнению надо заметить, что ошибки не ценятся сами по себе, но только в меру одушевляющей их любви к истине. Христос столько говорит о грешниках не потому, чтобы они и их ошибки были хороши сами по себе, а потому, что иные из них способны воззвать к Истине: «Верую, помоги моему неверию!»

***

Страдание есть неудовлетворенность существующим. Возвращение человека в мир животных (цель, которой задалась современность) должно начинаться с уничтожения способности страдать, то есть с распространения вседовольства. Мера очеловеченности – способность сказать: «Я не хочу быть тем, что я есмь». «Я не хочу» – признак высокого душевного развития. Человек вступил в отношение с Богом (по первоначальному смыслу русского слова, с Судьбой) только тогда, когда начал Ему противоречить. До того он был только частью Бога, после стал Его сыном. Дети всегда противоречат родителям, и это пропитанное любовью противоречие – смысл их бытия. Пока не было противоречия, не было и человека.

***

Вещи занимают в жизни известное место, и чем прочнее и сложнее вещи, тем более призрачной делается душа. Настоящая свобода душевного развития была известна временам, почти не знавшим сложных и многочисленных вещей. Простой труд не только не исключает сложных мыслей, но как будто способствует им; всеобщему усложнению труда в наш век сопутствует упрощение мыслей. Машина, как предмет поклонения современности, – крайняя точка этого движения: при неимоверно сложном труде она не производит ни одной мысли.

***

Надежда рождается в тесноте и бедности, в которых нет места для ожиданий. Ожидания полнокровнее и шире надежд, потому что нацелены на возможное; надежду занимают только невозможности, ее можно назвать безрассудным ожиданием

. Разумность должна бы проявляться в отсутствии надежд и только в самых умеренных и надежных ожиданиях, потому-то животные и не надеются: они для этого достаточно разумны. Человека возвышает над зверями не разум, но способность действовать и направлять свою душу (то есть надеяться, верить и ненавидеть) вопреки ему.

***

В отношениях между полами непорочность – лучшая приманка. Ее непременно пытаются совратить, и в успехе видят заслугу. Однако удовольствие совратителя – второго сорта, как всякое удовольствие разрушения, творческое счастье наоборот. Разрушают часто не потому, что не видят ценности предмета (на это способны только дети), но потому, что хотят к ней приобщиться, увеличить свое достоинство за счет разрушаемого. Так древний завоеватель говорил: «Смотрите, как я неслыханно велик: я разрушил то-то и то-то, и другое не устояло передо мной!» Беря вопрос шире, можно сказать, что кощунство всегда заимствует свою ценность от попираемой святыни; поэтому оно действенно, только пока святыня жива. «Бог – единственная опора и оправдание атеизма».

***

Опасности, испытания и тревоги страшны не сами по себе, но только взятые отдельно от надежды. «Пусть будет темно, страшно и холодно, но только бы впереди был огонек!», так рассуждает душа. Мало или почти нет вещей, которые были бы ужасны сами по себе, но есть такие, которые закрывают (или нам кажется, что они закрывают) путь к будущему. Их-то мы и боимся.

***

В важнейших вопросах душевное самоопределение неизбежно, а прямые и тем более окончательные суждения – невозможны. «Между суждениями: “Есть Бог” и: “Нет Его”, – говорил Чехов, – белое заснеженное поле», и в этом поле оставаться невозможно – замерзнешь. Жизнь требует от души внутренней определенности в этих вопросах, но всякое твердое слово о них тут же становится ложью. Святыня вообще есть то, что не терпит о себе речи.

***

Не просто нужно обладать будущим, но им нужно обладать в каждую минуту. В будущее нужно верить; знать о нем совершенно недостаточно. Каждый знает, что у него, скорее всего, есть сколько-то времени впереди, но такое знание не спасает от тоски. Нужно еще и надеяться, то есть переживать заранее хотя бы часть будущих событий, и не обязательно радостных – «пусть будут какие угодно, лишь бы только были!»

***

Всё неизвестное тайно и прекрасно; прекрасно, потому что тайно, то есть исполнено неизвестным внутренним смыслом. Красота есть причастность к тайне, то есть к смыслу; тайна сама есть смысл. Мир без тайн, весь пронизанный познанием, потеряет и прелесть, и глубину.

***