Личные истины

Можно искать полноты жизни либо в страсти, т. е. в мути быстро бегущих переживаний, либо в ее противоположности, для которой трудно подобрать имя и которую отличает ясность и глубина впечатлений. Можно эту безымянную противоположность назвать созерцанием. В страсти есть бесспорная возможность полноты, но она быстро сгорает, оставляя только чад. Созерцание медленно, прозрачно и глубоко, но и его душа не выдерживает надолго, хоть и чувствует, что здесь ее прибежище и опора… Грех – я снова возвращаюсь к этому понятию – подстерегает нас именно на пути к полноте жизни. Кто не отправлялся за ней, не знал и соблазнов. Жажда чадной страсти живет в сердце вместе с жаждой прозрачности и глубины, у одних и тех же людей; даже, может быть, эта жажда есть первая ступень на пути к прозрачности и глубине… Мы алчем полноты жизни, но искать ее можно на разных путях: на пути тела или на пути духа. Боюсь сказать, но кажется, что сама ненасытность, неугасимость жажды, проявляющей себя в страсти, уже есть явление духа – который нисколько не насыщается низменными волнениями души или, говоря более «современным» языком, той части личности, которая ближе всего связана с телом. Я бы сказал, что страсть дурна

не потому, что в ней играет и торжествует плоть, а потому, что она, вопреки обещаниям, только удаляет нас от желанной полноты жизни; потому что ее обещания – обман. Ведь это уж не требует доказательств, что удовлетворяться одной лишь жизнью страстей способен только круглый дурак. Там, где есть нечто от духа

, страсть всегда только слагаемое, составляющее, но не целое. И, может быть, самое худшее – не в страсти, а в подчинении ей; в готовности остановиться на легком восторге, который заготовила для нас природа, – в сущности говоря, на радостях тела, для вкушения которых не нужна душа. Тогда еще есть надежда…

***

Мы привыкли думать: «Кто унижен, тот неправ», в то время как Библия упорно настаивает на униженности пророков. Не следует отождествлять житейский неуспех личности с ложностью мнений, которые эту личность одушевляли, и еще больше (это уже относится к самим людям творчества и противоборства): не следует собственный успех или неуспех делать мерой личной оценки. Нужно приучить себя к тому, что совершенно противоречит прописям нашей «общественной» эпохи:

к жизни в себе и для себя. Общество может заметить нас или не заметить – наша ценность от того не изменится. Это трудно… но единственно возможно.

***

Правда романтики в том (я об этом уже писал когда-то), что всё хорошее в жизни – откуда-то неотсюда

; и, напротив, всё, что отсюда – скучно, бессмысленно и бесцельно. Нужно стремиться к тому, что входит в жизнь, но не является самой жизнью, что по отношению к ней выше – или, по меньшей мере, находится в какой-то иной плоскости. Жить, придавая наибольшее значение жизни самой по себе, как морю, в которое мы погружены, значит подчиняться пошлости в самом первоначальном смысле этого слова. «Существователей» этого рода во множестве описывал Гоголь. Один из ответов на пушкинские «Стансы» – «жизнь для жизни нам дана» – обессмысливает саму жизнь, вовсе не является ответом: если «жизнь для жизни», т. е. для себя самой, то она ни для чего. Жить для чего-то значит – надо ли объяснять? – жить для того, что само не является жизнью, стоит вне ее. Вот это невидимое «что-то» и придает нашей жизни вкус и дыхание, не входя, однако же, в число ее несчастий и благ. Искать это «что-то» в кругу вещей и переживаний бессмысленно; оно достижимо только на пути прочь от всех вещей мира – на пути внутрь себя.

***