Личный враг Бонапарта

Принцесса усадила Бенкендорфа в уголок, налила чаю и начала скармливать сладкие абрикосовые дольки в пудре. Она едва не говорила ему: «деточка» – и все объясняла, что везти Жорж в Петербург – сущая глупость. Ведь император не может желать истинной дружбы с корсиканцем!

Бенкендорф еле высидел, еще до прихода Талейрана поняв, чего от него хотят. Поэтому, когда министр приехал к баронессе, встреченный восхищенным шепотом старых поклонниц, полковнику оставалось только второй раз выслушать то же самое, высказанное в более утонченной форме.

Но на Талейрана стоило посмотреть. Его стоило послушать. Тонкое лисье лицо министра имело фальшивое выражение приветливости. Его надушенные кудри благоухали лавандой. Длинные персты казались осыпаны пудрой, такими белыми и холеными они были.

– Я знаю о ваших подвигах в кафе «Режанс», – с неожиданным одобрением заметил министр. – Вы помогли нам. Но и поставили под сильную угрозу. Скажите, молодой человек, чего вы хотите?

Полковник сглотнул.

– Только чтобы меня оставили в покое и позволили без помех выполнить приказ государя.

– В чем он состоит?

– Думаю, вашему превосходительству известно.

Талейран снова улыбнулся.

– Достойный ответ. Тем не менее поговорим о вашей миссии.

Они сидели в эркере возле круглого столика и не повышали голосов. Но, поскольку внимание салона Лаваль всегда следовало за кумиром, к ним все прислушивались. Баронесса, умевшая избегать щепетильных ситуаций, вбросила в кружок гостей интересную тему – поход в Индию, и те начали катать ее, как котята клубок шерсти, не замечая, что все больше запутываются. Талейран послал хозяйке салона воздушный поцелуй, на что Лаваль кивнула и опустила глаза к своему вязанию.

– А вы что скажете? Поддерживает ли ваш император идею совместного с Наполеоном путешествия к берегам Ганга?

– Не могу знать.

– Или пропустит французские войска через свою территорию? – настаивал министр. – Или отдаст в распоряжение нового союзника двести тысяч русских штыков? Чтобы ими выковырять эту жемчужину из британской короны?

Бенкендорф молчал.

– Вы не хуже меня понимаете, что нет. Для России это равносильно потере независимости. А для Франции – краху, – министр выдержал паузу. – Я беспокоюсь лишь о равновесии Европы. Вот что привело меня в лагерь сторонников вашего царя. Человека умеренного и просвещенного. В отличие от корсиканского варвара. Однако, – Талейран испытующе посмотрел на полковника, – вам поручена миссия, прямо противоположная, не скажу, моей. Это было бы слишком громко. Но миссии вашего товарища. Сознаете?

Бенкендорф вынужден был согласиться.

– Отсюда вопрос, – голос Талейрана стал торжествующим. – Для чего? Неужели для того, чтобы ваш государь мог свободно, вдали от английских и австрийских соглядатаев, разговаривать с Бонапартом? Через преданного посредника?

– Не могу знать, – повторил полковник, но министр не обратил на его слова внимания.

– Для того чтобы создать иллюзию такой близости, – заключил он. – Для того чтобы Бонапарт думал, будто может влиять. Вы понимаете?

Александр Христофорович хотел сказать: «Это не моего ума дело». Но сказал:

– Понимаю.

– Вот! – восторжествовал собеседник. – То есть вы сознаете, что ваша миссия – лишь отвлекающий маневр? Что вам поручено прикрытие?

Бенкендорф хлопал глазами.

– Ах, Боже мой! – Талейран делано всплеснул руками. – Вы все так молоды! Неужели не нашлось кого-то постарше?

– Возможно, доверие дороже опыта.

– Вы тысячу раз правы! – воскликнул министр, даже прихлопнув от удовольствия в ладоши. – Опыт – дело наживное. – Он снова сощурился, не выпуская собеседника из невидимых клещей, которые Бенкендорф почувствовал на себе с первой минуты разговора. – Я наблюдал за процессом выбора кандидата для посылки в Петербург. Нессельроде посвятил вас в тонкости. Он знает с моих слов.

Уж об этом полковник догадался.

– Конечно, обсуждались только дамы. Хотя мужчина мог бы изложить все гораздо толковее. Но вообразите, что подумали бы придворные, если бы ваш государь решил принимать у себя в покоях, вечером, наедине, скажем, великого Тальма? Такой поступок вызвал бы толки. А женщина… Что женщина? Ее пребывание в поздний час у императора и понятно, и простительно. Никто ничего не заподозрит.

Александр Христофорович молчал. Он впервые задумался, что его возлюбленная должна в Петербурге ублажить императора не только как актриса, но и как дама.

– Вас удивляет, почему выбрали человека из театра? – предварил его вопросы Талейран. – Все просто. Актеры заучивают тексты целыми страницами. Для них не составит труда задолбить послание. Хотя мадемуазель Жорж, как все женщины, бестолкова, она обладает чудовищной памятью. В ее хорошенькую головку вложены сотни ответов на сотни вопросов вашего царя. Но! – министр поднял палец. – Вы должны запомнить одно: Жорж – вещь Бонапарта. Так и передайте своему императору. Слово в слово.

Полковник поклонился. Он понимал, что и в его голову пытаются вложить нужный ответ. Но уже достаточно насмотрелся, чтобы сделать правильные выводы.