Личный враг Бонапарта

Это простодушие вызвало у Яны обезьянью гримаску. Она не привыкла, чтобы замок таких размеров обслуживало меньше трех сотен челяди. Но у Даву оказалось человек двадцать, все бывшие солдаты, уволенные по ранениям и пригретые здесь. Ведь больше-то им идти некуда.

Гостей проводили в светлый холл, только что выбеленный и лишенный мебели кроме пары запачканных известкой стульев. Через несколько минут вышла герцогиня – худощавая дама с длинным лицом, которое можно было бы назвать красивым, если бы не застывшее на нем выражение напряженного внимания. Точно она следила за ребенком, который таскает со стола сласти до обеда. Маршальша все еще что-то застегивала и закалывала в своем туалете. Было видно: она надела его только для гостей.

– Надеюсь, вы извините нас. Деревня есть деревня. Зато свежий воздух. И еда вся такая настоящая!

Госпожа Даву повела вновь прибывших в гостиную – комнату, где имелось чуть больше мебели и можно было присесть. Под ногами шуршали то опилки, то стружка.

– Здесь мы вставляем окна, – герцогиня вертела головой вправо и влево. – Тут будет комната для детей. Неправда ли, хороший выбор? Не на сквозняке и камин большой.

Бенкендорф заверил: то, что надо. Уж он в детях понимает! И мадам Даву прониклась к нему симпатией. На ее загорелом лице играла рассеянная извиняющаяся улыбка, словно говорила: да вы не стесняйтесь, что с нас взять?

Бонапарт женил маршала на даме, чтобы привить манеры. А выходило, тот склонил супругу в свою веру. Он сам появился минут через десять в сюртуке и большущем фартуке. Его лицо было забрызгано побелкой, и герцог на ходу пытался привести себя в порядок, плюя на платок и вытирая лысину.

Этого Яна выдержать не могла.

– Дорогая моя пани, счастлив видеть! – Даву хотел протянуть ей руку, но под неодобрительным взглядом жены опомнился и не слишком ловко поцеловал пальцы маленькой принцессы. – Хорошо, что вы к нам вырвались. Будет обед. Все свое. Вы оцените. А пока Неи не прибыли, прошу в сад.

Но чета Неев уже выгружалась во дворе из кареты. По настоянию жены Мишель надел форму и крайне в ней страдал.

– Ну и жара! Чудное местечко! Я знал, что вы устроились с размахом.

Маршалы пожали друг другу руки. Женщины отошли в сторону и начали неодобрительно обсуждать мужей. Яна чувствовала себя не в своей тарелке. Бенкендорф ни на минуту не забывал пропасть, отделявшую его – полковника, пусть и эмиссара русского царя, – от этих прославленных псов Бонапарта. Но ведь зачем-то его позвали! Что-то от него нужно!

– Мы хотим показать вам сад, – провозгласила герцогиня.

И все тронулись анфиладой комнат в нижнюю галерею, откуда стеклянные двери были открыты на улицу.

– Здесь будет прекрасно смотреться коллекция картин, – сказала Яна хозяйке. – Наверное, вы об этом думали?

– Нет, милочка, – вздохнула та, – и умоляю, не говорите моему дурню. Он и слов-то таких не знает. Хочет в галерее сушить сено.

Яна пришла в ужас. Еще больше ее смятение увеличилось, когда гости вышли в сад или в то, что маршал назвал садом. Несомненно, при старых хозяевах он процветал. Какая их постигла участь? Оставалось только гадать. От прежних владельцев остались запруды, каскад озер, фигурные кусты, из которых теперь торчала молодая поросль. Дорожки сто лет не посыпали песком. Вместо лебедей по заросшим осокой болотцам плавали хозяйственные утки с выводками утят.

Туфли Яны мигом стали зелеными – а нечего в деревню надевать шелк! Здесь впору деревянные сабо. На каждом дереве она оставляла по волану. Хорошо еще, что графиня ни разу не наступила в коровью плюху. Но об этой опасности Бенкендорф не стал ее предупреждать. Нарочно. В отместку за отказ в карете.

Хозяева нахлобучили соломенные шляпы и раздали гостям такие же. Солнце палило нещадно. Шурка мигом стал похож на пугало, ибо с мундиром шляпа смотрелась замечательно. А вот Яна отказалась принять щедрый дар – ее маленькую шапочку трудно было отколоть от прически. Графиня впала в состояние тихой истерики, которого никто не замечал.

При этом маршал делал хитрое лицо, предупреждал, что вот-вот начнется самое интересное. Наконец гостям открылся луг, на котором стояли три тростниковые хижины.

– Уж ты не дикарей ли у себя завел? – осведомился Ней, вытирая лоб платком.

– Сейчас вы позабавитесь на славу! – торжествовал хозяин и, понизив голос до нежного, как ему казалось, тембра, запищал: – Пи-пи-пи!

Из открытых входов в шалаши посыпались маленькие фазаны. Они заполнили весь луг, сами пищали и требовали угощения.

– Дайте дамам хлеба! Пусть покормят птиц!

Даву был в восторге. Жены маршалов покорно приняли у ветерана, присматривавшего за вольерами, корзинки и начали крошить мякиш горластой золотисто-зеленой мелюзге. Яна сделала то же самое, опасливо следя, чтобы никто из птенцов не обгадил подол ее платья.

Мужчины пригласили Бенкендорфа отойти в сторону и завели беседу.

– Я осмелился позвать вас сюда, – начал Ней, всей пятерней ероша свои огненные волосы, – чтобы показать, что многие, начавшие еще в годы революции, мечтают о мире.