Личный враг Бонапарта

Бенкендорф обещал. Толстой увидел в Париже все, что нужно зрячему. А наши остряки еще сравнивали его с конем, которого Калигула посадил в Сенате. Шутили: «Шлем посла – осла!» О нет, не осла отправил император к врагам. Ему и не нужен был дипломат. Парламентер, почти военнопленный – граф одной своей неприязнью к Наполеону демонстрировал: никаких войск для похода в Индию Россия не даст.

* * *

«Она принимает сущую галиматью за нечто возвышенное».

Наполеон Бонапарт

Когда женщину оставляет новый любовник, она плачет на плече у старого. Яна плакала у Бенкендорфа в объятиях. Вечером графиня прислала записку. Лакей нашел полковника на представлении «Дидоны». В последнее время он почти не разлучался с Жорж: сопровождал ее на репетиции, помогал шнуровать костюмы, давал досужие советы насчет тона пудры и качества румян. В посольство заскакивал, только чтобы переодеться. Словом, горел, как факел, и ему было не до чужих стенаний. Но…

Если вы при расставании не сумели остаться другом женщины, забудьте о себе как о благородном человеке. Друзья познаются в беде, и дамы дольше помнят оказанные услуги, чем мужчины. Они трижды способны на дружбу, если это, конечно, не дружба между собой.

Поэтому Шурка поспешил к Яне в особняк на улице Риволи, куда его пустили сразу же, и подальше от любопытных глаз проводили в будуар хозяйки.

Маленькая принцесса сидела в кресле. Опустив плечи. И казалось, так она провела часа три. Может, больше. Увидев Шурку, графиня Потоцкая зарыдала и протянула к нему руки.

– Он… он… не может быть со мной!

Чего и следовало ожидать.

Но перед уходом граф де Флао – сын дипломата и писательницы – так запутал бедняжку, что любо-дорого посмотреть! Учись, сказал себе полковник, она даже не сердится. Едва не благословляет его.

– Я надеялась сама не знаю на что, – всхлипывала графиня, обвив Шурку за шею и упершись подбородком ему в плечо. – Он то появлялся, то исчезал. Все как в тумане. Под видом болезни, конечно. Но я понимала, что мнимой. Наедине так восторжен, горяч. А в обществе холоден, далек… Я терялась в догадках. Ах, зачем, зачем я требовала объяснений?! Я бы теперь всю жизнь отдала за тот сладкий сон, в котором пребывала! Пусть иногда и приходила тревога, но она исчезала, как тень солнечным днем, едва Шарль оказывался рядом.

«Почему женщины так многословны? Почему им все надо описывать в слащавых подробностях?»

– Наконец он объяснился. И что же? Там, в Варшаве, я могла сделать его своим. Навечно привязать к себе. Он был без ума. Но я не решилась. Чувствовала скованность. Неготовность. А теперь не может он!

– Почему не может?

Вместо ответа Яна протянула Бенкендорфу письмо. Длинный конверт. Голубоватая бумага. Сломанная сургучная печать с неразборчивым гербом.

Зато почерк у графа де Флао оказался четким. Буквы ровные. Ни одна строка не наползает на другую. Что, кстати, не говорило о душевном волнении. А вот содержание вопияло к небесам.

«Драгоценная Анна! Как мне оправдать себя? Как не вызвать ненависть в сердце той, которая для меня дороже жизни? Сжальтесь надо мной. Честь налагает на меня ужасные узы. Увидев вас в Польше, я полюбил исступленно и преданно, как любят святыню. До тех пор я вел легкомысленный образ жизни. Вы преобразили меня. Внушили нечто вроде культа. Из робости я не осмеливался даже намекнуть вам о своей любви. Вы были окружены в моих глазах ореолом чистоты и совершенства…»

«Боже, – Бенкендорф перевернул лист, – и она принимает этот бред за чистую монету? Да в любом письмовнике… Да я хоть сейчас… Сто страниц тем же стилем и на ту же тему…»

– Читайте, – Яна превратно истолковала его замешательство. – Я вам доверяю.

Еще бы! Полковник опустил глаза к тексту.

«Вы были заняты своими детьми и исполнением супружеского долга. Мне казалось немыслимым преступлением совратить вас. Итак, я покинул Варшаву, будучи совершенно уверен, что сохранил ваш покой. В Париже я сблизился с некоей очень высокопоставленной дамой, которая всегда оказывала мне покровительство по дружбе к моей матери. Ее романы умеют растопить сердце и не оставляют равнодушными даже коронованных особ. В тот момент, когда моя непрошеная покровительница нашла меня, я гнил в захолустном гарнизоне в Германии, куда вышвырнул меня принц Мюрат из ревности к вам же. С этой секунды я получил от нее столько доказательств преданности и самоотверженной дружбы, что было бы странно не заподозрить у нее чувство более сильное. Она скрывала его, полагая, что я никогда не смогу ответить. Благодарность была основой того теплого участия, которое я к ней проявил. Она была несчастна. Муж преследовал ее. Богатство не защищало…»

– Я сломала себе голову, кто эта незнакомка! – воскликнула Яна. – Она мне ненавистна и жалка одновременно.

«Правду говорят, любящие слепы! Как можно не узнать королеву Гортензию?»

– Шарль говорил, она совсем не красавица!

«Ну, это спорно».

– Я лишилась рассудка! Как может ревновать та, которую любят больше? Пусть и оставляют.

«Боже-е!»