Личный враг Бонапарта

Теперь Миша направлялся в Финляндию. А Шурка… Шурка сидел в столице как привязанный, боясь хоть на день оставить Жоржину без присмотра. Нигде не бывая, кроме театров, он даже не знал о приезде друга. А Воронцову не раз говорили, что Бенкендорф пропал, совсем пропал, обабился и потерял совесть в объятиях сказочной стервы. Не стоит даже ходить к нему на угол Мойки.

Конечно же Михаил пошел. Хотя знал, что добром дело не кончится.

Распахнув дверь навстречу какому-то невежде, который едва после полудня вздумал беспокоить хозяев – ведь все еще в постели, вчера приехали около трех с дачи графа Строганова! – Бенкендорф узрел перед собой гладко выбритую физиономию с нервным неуверенным выражением.

– Миша!!! – Как же он был рад. Не описать словами. Как хотел, обняв, подкинуть друга до небес. – Миша! А я-то… А мы…

Тут уж всем пришлось встать и накрывать завтрак. Отдергивать занавески, впускать в душное логово уличный воздух. Нести из погреба фрукты и шампанское.

Воронцов с сомнением наблюдал за этой суетой. Его красивое породистое лицо застыло, как маска. Он не позволял себе с порога никаких комментариев. Только, чуть вытянув шею, смотрел по сторонам и время от времени исподтишка на Шурку, когда тот не мог поймать его настороженного, полного неодобрения взгляда.

Зато Жоржина сразу напряглась. В этом подтянутом, холодноватом с виду человеке чувствовалось нечто для нее крайне неприятное. И это было не осуждение, не презрение к низкому кругу, в котором вращался флигель-адъютант. Не спесь. А внутренняя, давящая сила. Некая моральная максимума, которой ее любовник привык подчиняться. Актриса безошибочно угадывала в людях эту власть. Ее не было в самом Шурке. Но теперь приехал человек, который претендовал на душу полковника так, как не могла бы претендовать даже императрица-мать.

Старый друг. Товарищ – неразлейвода. Много она таких видела! И сейчас, несмотря на вышколенные манеры, на самое уважительное поведение, сразу почувствовала врага.

Подали фрукты и коньяк. Из глубины апартаментов потянул густой аромат шоколада – на кухне варили королевское лакомство с корицей и ванилью.

– Ну? – Жоржина присела на подлокотник Шуркиного кресла и положила руку полковнику на плечо. – Представь мне наконец своего друга.

Это было наглостью. Представлять следовало ее – девицу Жорж – графу Воронцову, чья голубая кровь протекла аж через Бархатную книгу[20]. Но Михаил и бровью не повел. В конце концов, есть иная субординация: великая актриса – мало кому известный полковник. Граф находился не в придворной среде и не собирался в угоду своему самолюбию позорить друга. Едва заметно он кивнул Шурке, и тот, торопясь и захлебываясь, оттарабанил представление. После которого Воронцов склонил голову, но не поцеловал руку Жоржины. Что откровенно шокировало диву. Подумаешь титул!

«Михаил, ради меня!» – глаза Бенкендорфа молили о снисхождении. Но граф остался непреклонен. «Ради тебя я уже притащился в этот вертеп!»

Явились другие актеры. Приехав с дачи Строганова, все ночевали у примы. Она была для них царицей и богиней. Потому что защищала и платила за своих товарищей. За свиту.

Появилось и несколько молодых офицеров, сопровождавших Шурку по театрам, пивших и гулявших за его счет. Увидев Воронцова, они сникли, подобрали свою развязность и постарались забиться в угол.

– С добрым утром, господа, – сказал им граф тоном, каким желают поперхнуться.

Но начался завтрак. Подали шампанское, бисквиты, блюда с черешней, и разговор оживился. Актеры, особенно актрисы, перестали дичиться. Интересно было прибрать к рукам еще одного богатого покровителя, правда, он надулся как индюк. Ну да дело поправимое. Увидит хорошенькое личико – расслабится!

Михаил и не заметил, когда Бенкендорф заспорил с Дюпором. Эти двое явно раздражали друг друга, но терпели из уважения к хозяйке.

– По-вашему, ничего не стоит исполнить балетную партию! – возмущался танцовщик. – Это труд. Уже через полчаса пот льется градом!

– Подумаешь! Ногами махать! – нарочито презрительно бросил Шурка.

Разозленный Дюпор вскочил из-за стола и, благо гостиная зала позволяла прыгать до потолка, проделал весьма заковыристое па с поворотом вокруг своей оси и скачком вправо.

– Это легко? На ваш взгляд? Вы дилетант и наглец!

Скажи подобное кто-то из офицеров, из равных, и дуэль была бы неизбежна. Но в театральной среде, между актерами, а Шурка позволял разговаривать с собой как с одним из своих, можно было пропустить оскорбление мимо ушей.

Тем не менее Бенкендорф не пропустил. Но ответил на свой лад. Весьма неуместный, как показалось Воронцову.

– Вы думаете, вас одних учат? – презрительно осведомился он. – Придется разочаровать.

Адъютант повел плечом, сбросив руку Жоржины, и поднялся со стула. Меньше всего Воронцов ожидал того, что произошло. Его друг повторил на середине комнаты то же па, кстати, весьма неплохо. Без особой твердости и не так талантливо, как Дюпор, но сорвав аплодисменты доброго десятка прихлебателей, сидевших за столом.