Личный враг Бонапарта

Возвращаясь домой, Бенкендорф чувствовал себя в ложной ситуации. Что он сегодня сделал? Совершил предательство? Нарушил присягу? Но и поставить государя в известность о случившемся тоже не смел. Не только под страхом гнева. Донести на Жоржину? Рассказать о встрече, которую сам же ей и устроил?

С этого дня Шурка стал всерьез задумываться об отъезде. Бежать! Прикрыть собственную негодность армейскими подвигами. Избавиться от чувства стыда и вечной неуверенности. Да, пожалуй, и от самого чувства.

* * *

«Я лучше знаю, в чем состоит счастье моих детей».

Мария Федоровна

В тот обеденный час за столом вдовствующей императрицы собралось приметное общество. Человек около тридцати. Великие княжны, их фрейлины, любимые Марией Федоровной литераторы, среди которых огромный, как кот-баюн, Крылов, славившийся лукулловским аппетитом. Младшие царевичи, которым воспитатели вечно стучали по пальцам, чтобы те не таскали фрукты и пирожные.

Приехал даже государь об руку с носатым и щуплым принцем Георгом Ольденбургским. Последнего усиленно представляли Екатерине Павловне. Но она морщила коротенький носик и надувала губки-вишенки, пошутив даже, что принца, как и его владения, надо рассматривать в лупу.

Но августейший брат, обычно пятившийся от малейшего отпора – не значит, забывавший свои цели, – вдруг резко возразил, что Ольденбург – прекрасная база на Балтике, где русские корабли давно чувствуют себя как дома. И все запоздало прозрели: значит, будем воевать?

– Но, сын мой, как согласовать это с вашим желанием направиться в Эрфурт, чтобы видеть Бонапарта? – Мария Федоровна часто разыгрывала перед гостями сбитую с толку хлопотливую мать.

Государь устроил у себя на шее салфетку:

– Что ж тут удивительного? Ведь он мой союзник. Пока.

Большего он говорить не хотел, и никто не осмелился бы спросить вслух. Но то, что ветры ощутимо меняются, почувствовали все. Будто в жаркий сентябрьский день сквозь открытые стеклянные двери ворвался порыв холодного морского бриза.

Мария Федоровна распорядилась разливать гостям суп. Подавали два вида – черепаховый и мороженый русский. Летом все предпочитали последний. А Бенкендорф, потянув рукой тугой адъютантский воротничок, возмечтал об окрошке. Подобных вольностей старая императрица не терпела. Она и одеваться-то всем приказывала в придворные платья – даже в будни и даже на даче. Так торжественнее. Двор требует порядка и церемонии.

Александр Христофорович кожей впитал эти представления. А вот дети самой царицы-вдовы заметно тяготились. Девицам хотелось быть без белых плотных перчаток до локтя. Младшим царевичам – расстегнуть тесные мундирчики, в которых они походили на хорошеньких заводных кукол. И даже государь, кажется, предпочел бы явиться к столу без орденской ленты – ведь можно ненароком посадить жирное пятно на голубой муар.

Один принц Георг с любопытством вертел головой во все стороны и был ослеплен блеском двора на выезде.

«Неужели он не понимает, что его похитили? – думал полковник, разглядывая юношу. – Пригласили сюда и вряд ли дадут вернуться». Останься принц дома, и Наполеон найдет способ надавить на крошечный Ольденбург, чтобы тот отказал русским кораблям в базировании. А так, если удастся связать принца браком с любой из княжон, моряки на законном основании станут там не гостями, а хозяевами.

Ах, как умен и безжалостен этот вкрадчивый государь! Такой добрый, такой несчастный, такой красивый!

За столом заговорили об Австрии. Ее положение казалось плачевным.

– Сын мой, неужели вы не откажите помощи нашим старинным союзникам? – взмолилась императрица-мать.

Бенкендорф навострил уши.

– Как? – с ласковой улыбкой отвечал император. – Мы по рукам и ногам связаны войной с турками. Едва помирились со шведами. Наши силы небезграничны.

– Но можно ли упускать такой шанс разгромить Бонапарта? – подала голос воинственная Екатерина Павловна.

– Не сейчас, – рассеянно бросил брат.

– Союз с Австрией можно было бы скрепить выгодным браком, – гнула свое Мария Федоровна. – Император Франц овдовел. У него двенадцать детей, которым нужна мать. И Като могла бы…

В полной тишине было слышно, как государь смеется. Мелодично и очень ехидно.

– Ах, матушка, вы умеете построить самые фантастические конструкции из неподходящих друг другу фигур. Как они не падают? Франц и Като! Я хорошо знаю императора. Он робок, труслив и не блещет умом. Даже рассудком. Когда ездит верхом, боится перейти на рысь. Его лошадь водят под уздцы берейторы. Делать детей – его единственное развлечение. Простите за грубость.

– Зато он прекрасный семьянин, – не унималась Мария Федоровна. – Мне как матери лучше знать, в чем состоит истинное счастье моих детей. Като приучена исполнять долг. Это святое, возвышенное чувство. И только оно способно дать женщине счастье.

Александр Павлович с сомнением посмотрел на сестру.