Лихолетье Руси. Сбросить проклятое Иго!

— Страх сколько заботы у моего Гордеюшки — посочувствовала жена. — Молодцов у него не счесть. И всех пригляди, накорми. То ли мне: один он у меня. Но по всей земле слух про него идет. Освободили кого из полона злого, говорят: «То Гордей с удальцами лесными!..» С топей и чащи выходят, спрашивают: «Где тут молодцы Гордеевы?..» Купца того, что с Калуги прибежал, вспомнила! — Марийка звонко рассмеялась. — «Ведите меня к наиглавному воеводе княжьему!..» — молвил. А воевода-то наиглавный, княжий — мой Гордей!.. А тех детей боярских с Медыни ты прогнал, и добре сделал. Заявились, важные такие. Мы-де думали, что дружины верховских князей супротив ордынцев выступили, а тут черные людишки только и холопы…

Гордей, все еще занятый мыслями о встрече с князем Серпуховским, рассеянно слушал ее болтовню, иногда улыбался, поглядывая на жену. На душе у него теплело, даже беспокойные думы, что заполнили голову, казалось, не так уже тревожили.

«Завтра, должно, все решится…»

— Гордей! Гордеюшка! — шептала Марийка. — Что молчишь? Или заснул? Замерзла я, а ты не приголубишь…

Гордей встрепенулся, жадно обнял жену, потом раздел и долго ласкал ее…

Она, утомленная, счастливая, уже стала засыпать, когда услышала:

— Ладно, Марийка, ты спи, а я стан еще раз обойду. Завтра, может, в Волоке заночуем.

— А какой он, Волок? Ты еще вчера мне обещал рассказать, — присела она на ложе — покрытую холстом копну сена; сон ее как рукой сняло — женщине неожиданно тоже передалась тревога мужа.

— Ну, слушай… — в свою очередь почувствовав волнение, которое овладело женой, стал рассказывать Гордей, чтобы отвлечь ее и успокоить. — Столько-то годов тому, может, пять, а может, и более, довелось мне бывать в Волоке. Остановились мы с боярином моим Иваном Василичем в Ильинском монастыре. Игумен, чудной такой старец, волосы и борода седые, а нос красный — причащаться, видать, к медам любил… Так вот, он дивные грамоты господину моему показывал. Печати к ним из чистого золота. И будто пожалованы те грамоты Ильинскому монастырю в незапамятный час, может, тыщу лет тому великим князем киевским Ярославом.

— Тыщу лет тому?! — удивилась Марийка.

— Ну, может, не тыщу, но очень давно, — уточнил Гордей и продолжал: — Рассказывал игумен про Волок Ламский нынешний, про то, как он стал… А дело так было. Приехал однажды Ярослав в прежний город, его тоже Волоком звали, только он на реке Ламе тогда стоял. Через него в Волгу и в Днепр купцы ладьи свои тащили волоком. Пробыл там Ярослав день-другой, и вельми город ему не понравился. Улочки узкие, грязные, шум, гомон, гости торговые варяжские, новгородские, киевские, других земель с людишками своими толкутся повсюду, бражничают, орут. Невтерпеж стало великому князю, крикнул он бояр и дружинников да отъехал за три версты от города к речке Городне, что в Ламу впадает. Поставили Ярославу шатер на горе, прилег он и заснул. А во сне явился сам пророк Илья!..

Гордей почувствовал, как вздрогнула Марийка, и поспешил ее успокоить:

— Не бойся, все обошлось. Илья-громовержец встал в своей колеснице, показал перстом на ту сторону речки Городни и говорит: «Тут заложи град!» Затем показал на гору рядом: «А тут поставь церковь Воздвижения!» Так Ярослав и сделал. А там, где его шатер стоял, велел построить церковь пророка Ильи с монастырем и грамоты с золотыми печатями передал. Вот с такого дива и пошел на Руси славный город Волок Ламский!.. А ты никак заснула? Умаялась со мной, бедолага… — с непривычной для самого себя лаской молвил суровый лесной атаман. Взял меч и вышел наружу. Остановился и невольно прислушался: под перебор гуслей лилась знакомая грустная песня:

Зачем мать сыра земля не погнется?Зачем не расступится?..

Гусляр умолк, а лесной атаман еще долго стоял у шалаша, настороженный, хмурый. Наконец решительно выпрямился и быстро зашагал по крепко спавшему в ночной тишине лесному стану.

Глава 20

Федор торопился. Надо было до рассвета добраться до вражеского стана и разузнать, сколько там ордынцев.

Отъехав несколько верст от лесного лагеря, дозорные разделились — Василько с кметями поскакал к Волоку, а Федор направился на поиск один.

Было уже за полночь. Отыскивая по приметам дорогу, бывший порубежник пробирался среди вековых дубов и елей. Наконец лес начал редеть. Стали попадаться молодые деревья. На опушку он выехал задолго да рассвета. Моросил мелкий холодный дождь. Федор спешился и обвязал мешком коню морду, чтобы тот не заржал ненароком. Недолго постоял, прислушиваясь к ночи. Затем пошел дальше, ведя коня в поводу. Внезапно насторожился и остановился… В свисте ветра и шуме дождя ему почудился необычный гомон, слышимый в отдалении. Федор приложил к уху ладонь, повернул голову в ту сторону. Минуту-другую стоял неподвижно: приглушенный расстоянием, к нему доносились звуки, явно издаваемые большим скопищем людей и животных. Привязав коня к одинокому дереву, Федор стал пробираться через густой кустарник.