После поражения в Каталонии, где войска Листера и Модесто несколько раз спасали фронт от полного распада, оба они, в отличие от Рохо, вернулись в Мадрид к горькому концу Народного фронта. В дни крушения Республики оба ускользнули от касадистов, эмигрировали и после участия во Второй мировой войне[126]
обосновались во Франции и приняли участие еще в нескольких вооруженных конфликтах, в том числе в гражданской войне в Конго (1960–1963). Ставший членом ЦК Компартии Листер вплоть до 1970‑х годов играл заметную роль в эмигрантской политической борьбе, интригуя против партийных вождей – Ибаррури и Каррильо.Отметим качества королевских строевых офицеров, оставшихся верными Республике.
Хосе Миаху роднило с Листером, Модесто и Касадо происхождение «из народа». Но, в отличие от них, он не блиставший кругозором или энергией, не воевавший в Марокко, с трудом продвигался по служебной лестнице. При монархии его никто не воспринимал всерьез. В годы Республики полковник Миаха состоял в Испанском военном союзе, но не играл в нем роли. «Неумеха», «вечный Санчо Панса» – такие прозвища преследовали его. Но Миаха прослыл атеистом, что в республиканской Испании пошло ему на пользу. Звание дивизионного генерала досталось ему по этой причине – и еще потому, что республиканское правительство аннулировало служебные преимущества «африканистов». В момент июльского мятежа кандидатуру Миахи даже выдвинули на пост военного министра в недолговечном «восьмичасовом правительстве» Мартинеса Баррио. Посланный затем на Юг во главе 10 000 милисианос, генерал проявил себя неспособным полевым командиром и плохим администратором, сначала не наладив снабжения подчиненных, затем не взяв обложенной с трех сторон националистической Кордовы и, наконец, потерпев постыдное поражение от подоспевших на выручку осажденным немногочисленных кавалеристов Варелы. Перед штурмом столицы, падение которой многие считали неминуемым, Миахе доверили сомнительную честь стать главой Хунты (Комитета) обороны города, которую еще нужно было сформировать.
Отражение республиканским Мадридом 70‑дневного фронтального натиска националистов явилось высшей точкой военно-политического развития Республики – и звездным часом не выигравшего ранее ни одного боя Миахи. Пожилой и заурядный военный неожиданно для всех окружающих на короткое время обратился в бодрого и стойкого лидера. Человек словно заново родился. Миаха, казалось, впитывал импульсы, исходившие из среды бойцов, которые, упираясь спинами в стены Мадрида, стали упорно, невзирая на большие потери, сдерживать противника и отбрасывать его. «Пустомеля» добился массовой мобилизации мадридской молодежи (за одни сутки набралось порядка 20 000 добровольцев, что теоретически было равноценно двум дивизиям). Во время воздушных налетов главу обороны Мадрида не удавалось увести в бомбоубежище. Неоднократно Миаха бывал и под пулями. Пренебрегая уставными нормативами, он останавливал отступавших милисианос гневными окриками: «Умрите здесь вместе с вашим генералом, трусы!» В редкие минуты затишья генерал выезжал на передовую по-пролетарски – на велосипеде.
Сжегший свой членский билет Испанского военного союза и затем дальновидно оформивший членство во всех партиях Народного фронта, Миаха особенно сблизился с коммунистами, которых, по свидетельствам его знакомых, он всего двумя годами раньше предлагал поголовно истребить. Родившиеся у него в лихорадке ожесточенной Мадридской битвы симпатии к коммунистам генерал объяснял бесхитростно: «Коммунисты нравятся мне их решительностью. Социалисты – те сперва рассуждают, потом начинают действовать. А коммунисты сперва сделают, потом рассуждают». Со всем вниманием Миаха воспринимал мнения и требования советских военных специалистов во главе с Берзиным (см. ниже), фактически подчинившись им – и пожиная причитавшиеся им лавры защитника Мадрида. Он при этом не забывал интриговать против самого опасного соперника – иностранного коммуниста Клебера. Миаху, окрещенного газетными репортерами «испанским Жоффром»[127]
, славили средства информации большей части земного шара. Генерал удостоился рекламной статьи и портрета в первом издании Большой Советской энциклопедии, в котором не нашлось места Кампесино, Листеру, Мере или Модесто.