Линкольн, Ленин, Франко: гражданские войны в зеркале истории

Однако накопившийся за годы братоубийственной войны груз подозрительности и ненависти успел стать материальной силой. Огромное большинство красных, распаленное фактами собственной жизни или накачанное сверхагрессивной политической пропагандой 1918–1922 годов, было настроено решительно против снисхождения к побежденным белым и зеленым. Именно тогда надолго вошли в обиход выражения «царская Россия – тюрьма народов», «проклятый царизм» и «истерик Керенский». Последнего всероссийского императора часто называли «Николаем Кровавым»[282]. Появилась унизительная кличка «бывшие», относившаяся ко всем, кто до 1917 года был чисто одет, регулярно питался и не ютился в трущобах. Белых офицеров именовали «золотопогонниками», Врангеля – «фон бароном» и «черным бароном», вольных атаманов – «псами». Цепных псов называли Колчаками. Выражения «родина» и «отечество» объявляли белогвардейскими. И заряд неприязни и ненависти к побежденным все отчетливее проявлялся по мере упрочения коммунистической власти, которая втихомолку обкатывала запасной вариант действий. Между тем умеренные и самостоятельно мыслившие деятели большевизма сходили со сцены – обычно по естественным причинам (Богданов, Красин, Ларин, Милютин, Ногин) или отступали далеко на периферию партийно-государственной жизни (Бухарин, Кржижановский, Луначарский, Рыков, Рязанов, Сокольников, Чичерин), переставая играть в ней самостоятельную роль. К 1930‑м годам в единственной легальной партии Советской России все более верховодили непримиримо настроенные лица или покорные исполнители воли «инстанций», какой бы ни была эта воля.

Самым публикуемым советским поэтом «примирительных» 1920‑х годов был не Есенин и даже не Маяковский, а придворный пропагандист, сопровождавший РККА в ее походах и получивший затем квартиру в Кремле, Демьян Бедный. Его звучавшая тогда по всей стране, особенно в сельской местности, песня «Ах, куда же ты, Ванек?» рекламировала такую версию примирения, напоминавшую «замогильный мир»:

Не сдаешься – подыхай!Черт с тобою!

Будет нам милее крайВзятый с бою!

Эти и похожие строки шли в народ миллионными тиражами. Ими наводняли общедоступные библиотеки, книжные лавки, тогдашние общественные центры – клубы и избы-читальни. Со внедрением радио их усердно стали транслировать по радиоканалам. И подобные вирши компоновал и публиковал тогда далеко не один Бедный.

Разрушив все общественные институты императорской России, овладев полнотой публичной власти и находясь к тому же вдали от стран Запада, большевики в гораздо меньшей мере, чем испанские националисты, испытывали воздействие западной демократии. И это выявилось немедленно.

Великодушные намерения дальновидного Фрунзе в 1920 году были немедленно перечеркнуты Троцким, заявлявшим: «Я не появлюсь в Крыму, пока там остается хоть один живой белый офицер», и, что важно, были осуждены Лениным, который, правда, не сместил Фрунзе и не выразил ему неудовольствия; вместо этого вождь солидаризовался с непримиримым Троцким. Поверившие прокламациям за подписью Брусилова и радиообращению Фрунзе и рискнувшие остаться в Крыму врангелевцы вскоре подверглись крупномасштабным репрессиям. А умеренный большевик, далекий от экстремизма, Луначарский не счел нужным ответить хотя бы на одно из протестных писем своего земляка Короленко, хотя и признавал, что они до него дошли.

Сфера действия двух указанных выше амнистий – общефедеральной и региональной, изданных после затяжных дебатов «на самом верху», была тщательно сужена – победители ничего не гарантировали тем участникам белого и зеленого движения, которые не покидали родины (а таковых насчитывались десятки тысяч человек). Этой чертой отечественные амнистии начала 1920‑х годов годов заметно отличались от амнистий, провозглашенных в свое время в Британии, Франции и Штатах.

В прямом противоречии с духом обеих амнистий находилось осуществленное красными в 1922 году знаменитое репрессивное мероприятие, в просторечии именуемое «философским пароходом». Власти с подачи ГПУ поставили почти 200 видных интеллектуалов, критиковавших большевизм, но не предпринимавших действий против него, перед выбором – дать заверения в полной лояльности режиму или покинуть Россию. Почти все они предпочли второй вариант.