Лис Севера. Большая стратегия Владимира Путина

Хотя с точки зрения самоотождествления как стратегического преимущества Путину, конечно, труднее, так как Российская империя создавалась (!) не только как многонациональная, но и как многоконфессиональная[56] (на сегодняшний день в России представлены все мировые религии, и они все для России — коренные). Поэтому объединительный принцип Путин предложил другой — традиционные ценности, которые, как он сам все время повторяет, у этих религий по большей части совпадают. Опора на традиционные ценности как элемент самоотождествления укрепляет образ России в мире как острова стабильности в хаосе постмодернистской распущенности и нравственного релятивизма, превращаясь тем самым в стратегическое преимущество.

Что касается престижа, который все современные авторы отмечают как важный параметр стратегии, то в Византии ему придавали огромное значение, особенно с учетом того, что «в отличие от войска или золота престиж не расходуется при использовании»[57]. Столица империи поражала воображение даже тех послов, купцов и паломников, которые приезжали не из степных юрт, а из больших городов того времени вроде Рима, Дамаска или Иерусалима. В Константинополь как в культурную и религиозную столицу ехали люди со всех концов известной ойкумены (а еще в надежде на карьеру, титулы или золото), а потом разъезжались по городам и весям и «рекламировали» столицу христианской империи. Двор императора манил к себе всех, кто надеялся «приобщиться» к власти. «Тот, кто хоть раз увидел и испытал жизнь при дворе, не отказывался от нее добровольно», — пишет Эдвард Люттвак (книга «Большая стратегия Византийской империи», глава «Использование имперского престижа»). И продолжает: «Но прежде всего там было постоянное присутствие власти, магнетизм которой в той или иной степени чувствуют все, а презирают лишь те, кто лишен всякого доступа к ней»[58]

. Тут Люттвак, который сам поработал в высоких кабинетах имперской Америки[59], пишет как представитель именно этой новоявленной «империи». Более того, автор проводит прямую аналогию с современными США: «В современном Вашингтоне даже способные люди соглашаются занимать низкооплачиваемые должности в Исполнительном управлении президента ради непосредственной близости к средоточию власти, даже если им едва ли удастся увидеть президента живьем в течение целого года. Удостоверение сотрудников Белого дома часто, как бы по забывчивости, носят с собой вне службы, то и дело размахивая им у всех на виду»

[60]. Однако тут я с Люттваком поспорю. На самом деле, не умаляя вопроса о дизайне власти[61]

, дело было не в пирах, подарках и представлениях, царивших при дворе императора Византии, и не в мелком тщеславии. Здесь целесообразнее говорить о близости к центру принятия решений, которые касались всей обозримой ойкумены — уже не только многонациональной, но и полирелигиозной. И неважно, что решения, принятые при дворе или самим императором, не были обязательными для всех, особенно за пределами империи. Статус и престиж Нового Рима это не умаляло. Важно то, что все сильные мира того в разных частях ойкумены, принимающие решения, которые могут иметь последствия не только для них самих, но и для соседей — близких и дальних, были вынуждены учитывать мнение Константинополя. Будь то Рим или Багдад. Особенно это касалось вопросов войны и мира, а также межгосударственных торговых договоров, которые сами зачастую становились причиной войны или мира. Таким образом, имперский престиж работал на статус Византии как мировой державы того времени и в тех пределах.

Собственно, сегодня Путин тоже активно использует престиж как часть стратегического арсенала. Даже в том, что касается трансляции образов. Кремль, который производит неизгладимое впечатление на гостей как центр власти; Москва как мировая столица; Петербург как европейская столица России; Казанский Кремль как образ империи; мечеть в Грозном как символ государственного единства и религиозной терпимости и равноправия; Владивосток как ворота России в Тихоокеанский регион и т. д. Отдельной строкой здесь стоят возрожденные Путиным или при Путине монастыри и храмы — в первую очередь Валаамский и Новоиерусалимский монастыри. Особая история в этом образном ряду — Сочи и Крымский мост. Но главное, конечно, не в дизайне власти и не в продвижении образов, а в создании таких ситуаций, когда именно в России принимаются решения, которые сущностно важны — без преувеличения — для всего мира.