Лис Севера. Большая стратегия Владимира Путина

И наконец, о самом главном параметре большой стратегии Византийской империи, которым воспользовался Путин при реализации своей большой стратегии, — о дипломатии. Сошлюсь еще раз на Э. Люттвака, писавшего об «изобретении новой византийской стратегии, в которой прямое использование военной силы для разгрома врага стало уже не первым инструментом государственной политики, а последним»[62]

. По большому счету ставка на дипломатию была вынужденной мерой. Византийской империи не хватало ресурсов для того, чтобы воевать раз за разом и на всех фронтах. Именно поэтому византийцы научились создавать непропорционально высокую мощь из малых сил, помноженных на силу убеждения (дипломатию) и собирание обширных сведений о близких и дальних «партнерах» (разведку). Такая стратегия стала возможной в результате изменения глобального позиционирования Византии — Восточной римской империи — в окружающем мире. В отличие от единой Римской империи, которая считала себя не только центром цивилизованного мира, но и всем этим цивилизованным миром, за пределами которого жили «варвары» — люди без имен, без лиц, без истории и тем более без права на собственное мнение. Так вот, Византийская империя считала себя одним из центров полицентричной ойкумены, в которой свое место занимали другие империи, национальные государства и народы. В этом смысле Рим монологичен, линеен и прост, в то время как Византия полифонична, нелинейна и обладает сложностью как особым сущностным признаком: сложность в сложном мире. В этом отношении Россия Путина — прямой потомок Византийской империи. Разумеется, Византия тоже считала себя единственной в своем роде, но эта уникальность скрывалась внутри и не приводила к спесивому высокомерию по отношению к другим.

В целом развитие византийской дипломатии стало свидетельством признания Другого и уважения к нему. Это проявилось даже в византийских трактатах, например у Константина Багрянородного в его собрании «О церемониях византийского двора», в котором по отношению к каждому послу — от язычника-славянина до мусульманина из Халифата — были выработаны не просто вежливые, но учитывающие их национальную и вероисповедную самобытность формулы. Вообще через дипломатов и разведку византийцы впервые проявили искренний интерес к тем, кто жил рядом с ними и не очень. Именно этот интерес и уважение к Другому позволили Византии состояться, во-первых, как многонациональной империи, а во-вторых — создавать такие союзы и коалиции, которые помогли продержаться под натиском врагов тысячу лет и которые мы сегодня назвали бы сетевыми альянсами.

Известный английский историк русского происхождения Дмитрий Оболенский ввел даже в свое время термин «византийское содружество наций», под которым понимал содружество прежде всего православных народов Восточной Европы, Балкан, евразийских степей и Северного Причерноморья, включая Древнюю Русь. «Эта общность, — пишет Оболенский, — воспринималась жителями Восточной Европы главным образом как некий единый православный мир, признанной главой и административным центром которого была Константинопольская Церковь. Политические, юридические и даже культурные черты этой общности различались менее ясно. Хотя правители сознавали, что византийский император обладал большой властью над Церковью, к которой они принадлежали, что он был конечным источником закона и что его авторитет выходил за политические границы империи, они были озабочены тем, чтобы отстоять свои претензии на национальный суверенитет, и потому, вероятно, не считали необходимым или хотя бы желательным устанавливать свои отношения к нему с какой-либо определенностью»[63]

. Не менее симптоматично отношение к этому «содружеству» и в Константинополе, по версии Оболенского: «Византийцы, со своей стороны, полагая, что политическая организация этого мира является частью божественного порядка, видимо, не чувствовали необходимости глубоко размышлять о подлинном механизме международного сообщества»[64]

. Можно сказать из дня сегодняшнего, что Византия, с одной стороны, создавала ситуативные коалиции для обеспечения безопасности империи, а с другой — свободные объединения народов и государств, построенные по сетевому принципу на основе общих ценностей: тысячу лет назад — это православие, язык и культура; сегодня — традиционные (консервативные, направленные на сохранение стабильности, устойчивости и равновесия) ценности, которые у каждого народа разные, но в своем ядре у всех почти одинаковые.

В этой связи приходится признать, что Византийская империя создала такие модели организации своего собственного и окружающего ее пространства и такую стратегию этого строительства, которые более чем востребованы в сегодняшнем мире, особенно для России. Трудно тут не согласиться с Владыкой Тихоном (Шевкуновым), автором фильма «Падение Империи. Византийский урок», где главное слово — урок. Собственно, этот очерк о том, что Владимир Путин — верховный правитель России — это понимает.