Лиса. Личные хроники русской смуты

Опешивший вожак не оборонялся. Он лишь вяло уклонялся от её тумаков, да время от времени утирал капли слюны, попадавшие на лицо с её вульгарно, по местным понятиям, накрашенных в губок. Подельники парня, оторопев, стояли как вкопанные, не вмешиваясь.

Оставленный ими муж высвободился из все ещё удерживавших его рук, подошел к Лисе и, прервав её столь эмоциональный монолог, ухватил, словно нашкодившего котёнка, за воротник пальто и рывком вышвырнул из толпы.

– Не троньте её! Со мной разбирайтесь! – он стоял, внешне спокойный и невозмутимый, лишь бегающие желваки, да крепко стиснутые кулаки выдавали его волнение.

Предводитель сплюнул себе под ноги, машинально растёр плевок, пожал плечами и, разведя руками, улыбнулся. Выглядела его улыбка немного смущенно, словно он и в самом деле удивлялся своей недавней агрессивности.

– Пойми, брат, я против тебя ничего не имею. Но там – люди гибнут, а вы целуетесь… Некрасиво… – он помолчал, словно ожидая ответа, и уже совершенно миролюбиво продолжил: – Забирай свою жену, дома с ней разбирайся. Зачем она, как зверь, на людей бросается? Бешеный, да?

Офицер хмыкнул, кивнул каким-то своим явно не подлежащим озвучению мыслям и, оглянувшись, шагнул к ожидавшей его Лисе. Та уже немного остыла и была не такой разъярённой и воинственной. Теперь она выглядела скорее виновато…

– Что, Лискина, легко в этот раз мы с тобой отделались? Видишь, домой нас отпустили, тебя перевоспитывать… Ну, что, пойдём? – и он, улыбнувшись разбитыми губами, подошел к ней и взял, словно маленькую, за ладошку.

Уже уходя, обернулся к вожаку:

– Спасибо, что не убили…

Тот в ответ скривился, словно от зубной боли.

Упустившая добычу, но всё ещё возбужденная видом крови и собственным всесилием толпа их не преследовала. Лишь самые молодые, не удержавшись, мерзко заулюлюкали, завизжали и засвистели им вослед. Этот свист длился и длился, но постепенно он выдохся, и его тональность стала напоминать уже знакомый Лисе писк. И он, этот писк, в конце концов, её разбудил…

* * *

Лиса пробудилась, словно вынырнула из проруби. Затянувшийся жуткий сон отступил, оставив после себя ощущение давящей пустоты, и, поначалу, она не поняла истинной причины своего пробуждения.

Виски разрывало.

«Господи,…почему я увидела это именно сегодня?.. Лучше бы совсем не ложилась… Неужели теперь всю жизнь буду об этом помнить?.. Одно хорошо, хоть Сашеньку увидела. Где он, родненький? Как он? Господи, ведь уже целый год ничего о нем не знаю…»

И тут Лиса снова услышала назойливый, выматывающий нервы писк…

Она уже не спала, да и спать больше не хотелось – на улице действительно кто-то пищал. Кто-то маленький и беззащитный, замерзая в стылом умирающем городе, молил о помощи.

Лиса накинула пальто прямо на отсыревшую ночную рубашку и бросив быстрый взгляд на безмятежно спящего сына, и машинально отметила, что спит он сегодня как-то слишком долго. Отметила, но задумываться об этом не стала – не переобуваясь, в тапочках на босу ногу, она рванулась из дома на улицу, в ночь. Туда, где нужны были её помощь и её тепло.

В парадной было темно. Никто из соседей уже давно не заботился об исправности освещения на площадках у своих квартир. Наглухо запертые наспех обитые железом двери казались тревожно замершими и чего-то настороженно ожидающими. Смутные времена – это всегда наглухо запертые двери и тревожные ожидания.

Летевшая вниз через две ступеньки Лиса непроизвольно притормозила на площадке третьего этажа и, прикусив губу, взглянула на среднюю дверь. Там еще этой осенью жила добрая приветливая женщина – тётя Тая.

До этой зимы Тётя Тая не дожила.

– Устала. Не могу больше… – сказала она кому-то на прощание.