Литература как социальный институт: Сборник работ

Наследуемая и переосмысляемая европейской традицией Нового времени семантика латинского слова «литература» (от litera, буква) включала такие значения, как «алфавит, письменность» (Цицерон, Тацит) или (латинская калька с греч. grammatice) «филология, образованность, гуманитарная ученость» (Квинтилиан, Тертуллиан). И вплоть до XVIII в. это понятие не содержало никаких явных для нашего современника признаков «эстетического», «художественного» или вообще относящегося к «искусству». Важнее было то общее, что объединяло литературу как беллетристическое повествование с другими типами письменных сообщений – риторикой, философией, историей, дидактикой, эссеистикой, «наукой»[395].

Само формирование письменной культуры, первичная рационализация значений которой восходит к Платону, означает фиксацию ключевых ценностей и норм данной культуры силами определенных специализированных групп[396]. Функция этих групп, связанных с «центральными» для всего целого подсистемами и институтами конкретного общества, состоит в том, чтобы задавать и поддерживать структуру данной социокультурной системы как в пространстве (связь центра и периферии через письменную коммуникацию), так и во времени (передача кодифицированного наследия от поколения к поколению). Определение литературы через эту коммуникативную функцию указывало лишь на общий момент записи и трансляции, поскольку еще не дифференцированный состав «литературы» включал в себя все, что охватывалось «культурой». Адресатом же подобной коммуникации оставалась группа носителей «культуры», содержательный состав которой был им по определению известен, а потому не представлял проблемы и не требовал специального указания. (В современную эпоху, теперь уже «после литературы» и, по выражению Дж. Стайнера, «в посткультуре»[397]

, но тоже за пределами единой, нормативной ее идеологии, роль такого, самого общего обозначения всего, что специальным, рефлексивным образом закрепляется, воспроизводится и передается в рамках общества, переходит к понятию «средства массовой коммуникации». Акцент и здесь перенесен на инструментальный аспект – средство сообщения – и на всеобщность его принципиально не уточняемого адресата, т. е. на самое коммуникацию в ее технических характеристиках посредника. Однако на этот раз особо подчеркивается: адресат этот – массовый, иными словами – любой член данного общества и даже всего мира в том аспекте и на том уровне социального взаимодействия – а это лишь

один из его уровней, – в котором данный индивид – такой же, как всякий другой.)

Для всего периода идеологической значимости «культуры» можно показать устойчивую связь литераторов и культурных центров общества, взаимопроникновение идей «литературы» и «образования». Так в Германии – в оппозиции к университетам старого, средневекового типа в Виттенберге, Лейпциге и др., которые сохраняли консервативные ориентации на схоластические образцы, – на рубеже XVII–XVIII вв. в Галле и Гёттингене возникли новые университеты, строившие обучение на идеях «новогуманистического» образования и «практического благочестия». В качестве материалов для эстетического и исторического самовоспитания использовались классические тексты. Античное наследие понималось при этом как форма, по которой конструировалась и отлаживалась национальная культура (принципы «соревнования» с древними у Канта, Лессинга и Гердера против идеи «подражания» у Винкельмана).

Показательно, что эталоном здесь признавались именно греческие образцы культуры независимых полисов, а не римская или абсолютистская государственность с их политической и военной мощью (этот последний тип ориентаций для Германии связывался с французской моделью культурного развития, где централизованная монархия в ее имперских претензиях и церемониалах сращена с институтом Академии и ее нормативным контролем над языком, с аристократическим пафосом и риторическими принципами классической словесности). Идеальный мир философии и литературы, науки и искусства мог возникнуть для слабой в политическом отношении Германии не в результате цивилизаторской деятельности светской власти (как во Франции, где император и двор выступали покровителями просвещения и изящных искусств, особенно визуальных и репрезентативных – драматического и музыкального театра, парадной живописи), а лишь благодаря индивидуальному, воспринимаемому через письменность образованию, задачу которого и приняли на себя университеты нового типа. Начала «калокагатии», провозглашенные литературой и университетами в качестве воспитательного идеала, основывались не на старой элоквенции, а на индивидуальном, свободном и «естественном» выражении человеческой души и тем самым – национального духа. Отсюда упор в университетской программе, в манифестах литературного самосознания на родной («народный») язык, приоритет национальной литературы как основного предмета внимания и занятий образованного человека.