Литература как социальный институт: Сборник работ

Универсализм Просвещения, а позднее романтизма с их идеями «мировой литературы» (термин принадлежит Гёте) релятивизирует однозначно нормативные, не рефлексируемые и не обсуждаемые, т. е. чисто групповые, компоненты подобных оценок. Этот процесс бурно развивается с укреплением позиций исторической школы в гуманитарных науках, торжеством принципов историзма (исторической соотнесенности и относительности), а затем – с приходом позитивизма, который отказывается от любых априорных, не подтвержденных опытом квалификаций. Как момент синтеза этих разнообразных интеллектуальных движений, с середины XIX в. во Франции, Англии, Германии появляются кумулятивные издания и описательные труды по «народной», «лубочной», «тривиальной» и т. п. словесности, раздвигая, казалось, незыблемые границы представлений о содержании, формах, принципах функционирования литературных произведений. С конца XIX в. традиционалистское, догматическое единство понимания литературы подвергается систематической эрозии и подрыву в манифестах и практике литературного «авангарда», охотно при этом использующего в пародийном контексте образы и стилистику неканонических («низовых») словесных жанров. Это создает и провоцирует, далее, ситуацию перманентного «кризиса» или «конца» литературы. Апелляция к подобным символам (как и восходящий еще к романтикам мотив литературной неудачи, невозможности писать, обессмысленности слова и т. п.) отмечает исчерпанность той или иной литературной парадигмы, становясь, тем самым, особым, «аварийным» механизмом или негативным моментом литературной динамики, мотивировкой либо диагнозом сдвига.

Таким образом, начало существования литературы в ее «современных» развитых формах относится к XVIII в. Эрозия и последующий распад иерархического общества, экономическое, а затем и политическое усиление городского сословия сопровождается разрушением жесткого традиционализма механизмов социальной регуляции через обычай. На смену закрепленным жизненным укладам, целостному поведенческому образцу приходят нормативные и ценностные системы регуляции поведения. Идеальный состав этих новых смысловых систем охватывается специфическим понятием «культуры» как программы практического овладения действительностью, формирования собственной личности[401]

.

Значения традиционного миропорядка подвергаются интенсивной универсализации. Это значит, что прежние предписания определенного типа поведения и, соответственно, чувствования, мышления (аристократического, благородного, должного) коренным образом трансформируются, освобождаясь от прямой социальной закрепленности. В процессах интерпретации их мыслителями третьего сословия они становятся «высокими» образцами «человеческой природы», «естественными», «всеобщими» нормами разума и нравственности (представление Гердера о «цепи» или «ступенях культуры», соединяющих человечество). Теперь это совокупность идеальных требований и представлений о «культивации» человеческого рода, образовании индивида в соответствии с принципами разумности и душевного благородства (ср., например, в эстетике Шиллера смысловую нагрузку понятий «человек», «человечество», противопоставленных характеристикам состояния и общественного положения, воздействию обычая и судьбы).

В основу «культуры» кладется фонд традиций прошлого, утративших теперь свою прямую императивную силу и ставших «историческими преданиями», «естественной историей» человечества. Так образцы прежнего социального взаимодействия превращаются в символические структуры, в обобщенные схемы действия как такового – символы, представления, идеи, ценности. Именно в преемственности с этими «историческими» моментами синтезируется и наполняется содержанием неопределенное и в силу этого малоценное «настоящее». Конструируемое из смысловых блоков, помеченных как «прежнее», «стародавнее», «всегда бывшее» (и в этом смысле «изначальное»), такое прошлое сохраняет значимость, близкую «моральной». Подобный квазиморальный характер культурных универсалий, неотъемлемый от просвещенческой программы «культуры» и от формирующейся в ее поле «литературы», включает в себя общезначимость изображенного писателем примера (действия, героя, чувства, возвышающего индивида и обращенного безо всяких ограничений к любому), а потому и образцовое следование со стороны писателя правилам этого изображения. Отсюда – значимость понятия и норм «классического» в становящейся литературе и письменной культуре.

Глава 3. Идея и функции «классического»

Историко-социологический очерк понятия «классика». Классика и универсальная традиция. Классика и проблема субъективности. Структура современности