– в степени близости и характере претензий разных групп элиты к системам культурного воспроизводства – институтам высшего образования, школе, библиотеке.
Так, например, для Франции, обстоятельно изученной в этом аспекте Присциллой Кларк, характерны тесное сращение политической и литературной элиты (в частности, в рамках Академии), высокая включенность государства в литературную систему. До 80% прямой поддержки французских писателей составляют субсидии правительства, тогда как в США на них приходится не более 20%[432]
. Государственная централизация процессов формирования и отбора элит, жесткость в отстаивании литературной нормы ведут во Франции к взрывному характеру литературного развития, повышенной насыщенности писательского существования. Так складывается слава и притягательность Парижа как столицы литературных революций, колыбели всего нового в культуре.По данным, приводимым М. Весийе-Реси в ее суммирующей работе по социографии творческих элит во Франции[433]
, на конец 1970‐х гг. 38% активно действующих французских писателей были урожденными парижанами, доля же таковых в населении страны составляла 12% (для этого же периода 18% французских авторов – и 10% населения страны – родились вне собственно Франции). От 56 до 60% литераторов в 1975 г., по разным источникам, концентрировалось в самой столице (соответствующий показатель по населению выглядел намного скромней – 4,4%).По заключению П. Кларк, подобные особенности организации литературной жизни во Франции в немалой степени задали и продолжают определять здесь повышенный социальный престиж писателя, устойчиво высокий уровень, особый интеллектуализм и «литературность», «риторичность» французской культуры, где рационализированные навыки оценки и анализа письменных текстов, техника владения литературным языком, классическим стилем на протяжении многих поколений отточены в системе лицейского образования.
В сравнении с этим американская элита формируется из новых промышленных и торговых кругов[434]
. Она рассеяна по стране в целом, и ее литературные инициативы в формационную эпоху (XIX в.) складываются вокруг массовых газет – чикагской «Сан» и др. Попытки отдельных фракций интеллектуалов, к примеру «бостонских браминов» во второй половине XIX столетия, утвердить свой город в качестве столицы искусств успеха в Америке, в общем, не имели; характерно, что подобные инициативы всегда носят для США окраску чего-то «европейского» и даже еще уже – «французского» (ср. ориентацию бостонцев Хоуэллса и Холмса на Францию, французские вкусы литературной элиты Нью-Йорка 1960‐х гг.).С подобной дисперсией элит и равной доступностью центров общества для любого гражданина страны[435]
связаны плюрализм американской публики, ее терпимость к культурному многообразию, интерес к неканоническим жанрам, фактическое отсутствие культа классики. Показательно, что массовые тиражи общедоступных книг в бумажных обложках, появившихся на свет в 1935 г. в Великобритании, как массовое явление распространились в США на двадцать лет (на целое поколение читателей) раньше, чем во Франции. В более общем плане можно было бы сказать, что роль «культуры», с выработкой программы которой в Европе связана судьба особых интеллектуальных слоев, в США приняло на себя само гражданское общество в совокупности его дифференцированных – и прежде всего правовых – институтов. Не случайно главная библиотека страны приписана здесь к ее центральному законодательному органу – Конгрессу.Вместе с тем в Америке значительна роль региональных культурных центров и элитных групп (Юг, противопоставление восточного и западного побережья, вообще значимость «глубинки» как для американской литературы, так, добавим, и для американской социологии). Поэтому и писатели здесь чаще отождествляют себя с локальным сообществом, исповедуя, по выражению П. Кларк, «демократический популизм» (космополитизм же, как правило, окрашен во французские тона), тогда как в самой Франции авторы обычно соотносят свое самопонимание с нацией (национальным государством) и языком, чаще разделяя позиции более консервативного «элитистского национализма».