Читаем Литература как социальный институт: Сборник работ полностью

– в степени близости и характере претензий разных групп элиты к системам культурного воспроизводства – институтам высшего образования, школе, библиотеке.

Так, например, для Франции, обстоятельно изученной в этом аспекте Присциллой Кларк, характерны тесное сращение политической и литературной элиты (в частности, в рамках Академии), высокая включенность государства в литературную систему. До 80% прямой поддержки французских писателей составляют субсидии правительства, тогда как в США на них приходится не более 20%[432]. Государственная централизация процессов формирования и отбора элит, жесткость в отстаивании литературной нормы ведут во Франции к взрывному характеру литературного развития, повышенной насыщенности писательского существования. Так складывается слава и притягательность Парижа как столицы литературных революций, колыбели всего нового в культуре.

По данным, приводимым М. Весийе-Реси в ее суммирующей работе по социографии творческих элит во Франции[433]

, на конец 1970‐х гг. 38% активно действующих французских писателей были урожденными парижанами, доля же таковых в населении страны составляла 12% (для этого же периода 18% французских авторов – и 10% населения страны – родились вне собственно Франции). От 56 до 60% литераторов в 1975 г., по разным источникам, концентрировалось в самой столице (соответствующий показатель по населению выглядел намного скромней – 4,4%).

По заключению П. Кларк, подобные особенности организации литературной жизни во Франции в немалой степени задали и продолжают определять здесь повышенный социальный престиж писателя, устойчиво высокий уровень, особый интеллектуализм и «литературность», «риторичность» французской культуры, где рационализированные навыки оценки и анализа письменных текстов, техника владения литературным языком, классическим стилем на протяжении многих поколений отточены в системе лицейского образования.

В сравнении с этим американская элита формируется из новых промышленных и торговых кругов[434]. Она рассеяна по стране в целом, и ее литературные инициативы в формационную эпоху (XIX в.) складываются вокруг массовых газет – чикагской «Сан» и др. Попытки отдельных фракций интеллектуалов, к примеру «бостонских браминов» во второй половине XIX столетия, утвердить свой город в качестве столицы искусств успеха в Америке, в общем, не имели; характерно, что подобные инициативы всегда носят для США окраску чего-то «европейского» и даже еще уже – «французского» (ср. ориентацию бостонцев Хоуэллса и Холмса на Францию, французские вкусы литературной элиты Нью-Йорка 1960‐х гг.).

С подобной дисперсией элит и равной доступностью центров общества для любого гражданина страны[435]

связаны плюрализм американской публики, ее терпимость к культурному многообразию, интерес к неканоническим жанрам, фактическое отсутствие культа классики. Показательно, что массовые тиражи общедоступных книг в бумажных обложках, появившихся на свет в 1935 г. в Великобритании, как массовое явление распространились в США на двадцать лет (на целое поколение читателей) раньше, чем во Франции. В более общем плане можно было бы сказать, что роль «культуры», с выработкой программы которой в Европе связана судьба особых интеллектуальных слоев, в США приняло на себя само гражданское общество в совокупности его дифференцированных – и прежде всего правовых – институтов. Не случайно главная библиотека страны приписана здесь к ее центральному законодательному органу – Конгрессу.

Вместе с тем в Америке значительна роль региональных культурных центров и элитных групп (Юг, противопоставление восточного и западного побережья, вообще значимость «глубинки» как для американской литературы, так, добавим, и для американской социологии). Поэтому и писатели здесь чаще отождествляют себя с локальным сообществом, исповедуя, по выражению П. Кларк, «демократический популизм» (космополитизм же, как правило, окрашен во французские тона), тогда как в самой Франции авторы обычно соотносят свое самопонимание с нацией (национальным государством) и языком, чаще разделяя позиции более консервативного «элитистского национализма».

Перейти на страницу:

Все книги серии Научная библиотека

Классик без ретуши
Классик без ретуши

В книге впервые в таком объеме собраны критические отзывы о творчестве В.В. Набокова (1899–1977), объективно представляющие особенности эстетической рецепции творчества писателя на всем протяжении его жизненного пути: сначала в литературных кругах русского зарубежья, затем — в западном литературном мире.Именно этими отзывами (как положительными, так и ядовито-негативными) сопровождали первые публикации произведений Набокова его современники, критики и писатели. Среди них — такие яркие литературные фигуры, как Г. Адамович, Ю. Айхенвальд, П. Бицилли, В. Вейдле, М. Осоргин, Г. Струве, В. Ходасевич, П. Акройд, Дж. Апдайк, Э. Бёрджесс, С. Лем, Дж.К. Оутс, А. Роб-Грийе, Ж.-П. Сартр, Э. Уилсон и др.Уникальность собранного фактического материала (зачастую малодоступного даже для специалистов) превращает сборник статей и рецензий (а также эссе, пародий, фрагментов писем) в необходимейшее пособие для более глубокого постижения набоковского феномена, в своеобразную хрестоматию, представляющую историю мировой критики на протяжении полувека, показывающую литературные нравы, эстетические пристрастия и вкусы целой эпохи.

Владимир Владимирович Набоков , Николай Георгиевич Мельников , Олег Анатольевич Коростелёв

Критика
Феноменология текста: Игра и репрессия
Феноменология текста: Игра и репрессия

В книге делается попытка подвергнуть существенному переосмыслению растиражированные в литературоведении канонические представления о творчестве видных английских и американских писателей, таких, как О. Уайльд, В. Вулф, Т. С. Элиот, Т. Фишер, Э. Хемингуэй, Г. Миллер, Дж. Д. Сэлинджер, Дж. Чивер, Дж. Апдайк и др. Предложенное прочтение их текстов как уклоняющихся от однозначной интерпретации дает возможность читателю открыть незамеченные прежде исследовательской мыслью новые векторы литературной истории XX века. И здесь особое внимание уделяется проблемам борьбы с литературной формой как с видом репрессии, критической стратегии текста, воссоздания в тексте движения бестелесной энергии и взаимоотношения человека с окружающими его вещами.

Андрей Алексеевич Аствацатуров

Культурология / Образование и наука

Похожие книги

Собрание сочинений. Том 2. Биография
Собрание сочинений. Том 2. Биография

Второй том собрания сочинений Виктора Шкловского посвящен многообразию и внутреннему единству биографических стратегий, благодаря которым стиль повествователя определял судьбу автора. В томе объединены ранняя автобиографическая трилогия («Сентиментальное путешествие», «Zoo», «Третья фабрика»), очерковые воспоминания об Отечественной войне, написанные и изданные еще до ее окончания, поздние мемуарные книги, возвращающие к началу жизни и литературной карьеры, а также книги и устные воспоминания о В. Маяковском, ставшем для В. Шкловского не только другом, но и особого рода экраном, на который он проецировал представления о времени и о себе. Шкловскому удается вместить в свои мемуары не только современников (О. Брика и В. Хлебникова, Р. Якобсона и С. Эйзенштейна, Ю. Тынянова и Б. Эйхенбаума), но и тех, чьи имена уже давно принадлежат истории (Пушкина и Достоевского, Марко Поло и Афанасия Никитина, Суворова и Фердоуси). Собранные вместе эти произведения позволяют совершенно иначе увидеть фигуру их автора, выявить связь там, где прежде видели разрыв. В комментариях прослеживаются дополнения и изменения, которыми обрастал роман «Zoo» на протяжении 50 лет прижизненных переизданий.

Виктор Борисович Шкловский

Биографии и Мемуары / Литературоведение / Документальное
Дом толкователя
Дом толкователя

Книга посвящена В. А. Жуковскому (1783–1852) как толкователю современной русской и европейской истории. Обращение к далекому прошлому как к «шифру» современности и прообразу будущего — одна из главных идей немецкого романтизма, усвоенная русским поэтом и примененная к истолкованию современного исторического материала и утверждению собственной миссии. Особый интерес представляют произведения поэта, изображающие современный исторический процесс в метафорической форме, требовавшей от читателя интуиции: «средневековые» и «античные» баллады, идиллии, классический эпос. Автор исследует саму стратегию и механизм превращения Жуковским современного исторического материала в поэтический образ-идею — процесс, непосредственно связанный с проблемой романтического мироощущения поэта. Книга охватывает период продолжительностью более трети столетия — от водружения «вечного мира» в Европе императором Александром до подавления венгерского восстания императором Николаем — иными словами, эпоху торжества и заката Священного союза.

Илья Юрьевич Виницкий

Биографии и Мемуары / История / Литературоведение / Образование и наука / Документальное
Толкин
Толкин

Уже много десятилетий в самых разных странах люди всех возрастов не только с наслаждением читают произведения Джона Р. Р. Толкина, но и собираются на лесных полянах, чтобы в свое удовольствие постучать мечами, опять и опять разыгрывая великую победу Добра над Злом. И все это придумал и создал почтенный оксфордский профессор, педант и домосед, благочестивый католик. Он пришел к нам из викторианской Англии, когда никто и не слыхивал ни о каком Средиземье, а ушел в конце XX века, оставив нам в наследство это самое Средиземье густо заселенным эльфами и гномами, гоблинами и троллями, хоббитами и орками, слонами-олифантами и гордыми орлами; маг и волшебник Гэндальф стал нашим другом, как и благородный Арагорн, как и прекрасная королева эльфов Галадриэль, как, наконец, неутомимые и бесстрашные хоббиты Бильбо и Фродо. Писатели Геннадий Прашкевич и Сергей Соловьев, внимательно изучив произведения Толкина и канву его биографии, сумели создать полное жизнеописание удивительного человека, сумевшего преобразить и обогатить наш огромный мир.знак информационной продукции 16+

Геннадий Мартович Прашкевич , Сергей Владимирович Соловьев

Биографии и Мемуары / Литературоведение / Документальное