Любить не просто

Соцкий удивленно поднял широкие редковатые брови, заерзал на месте. Ситуация не из легких. Сказать правду можно, но ведь это ничего не изменит. Только ему лишняя неприятность. Шеф скажет: а почему ты раньше молчал? Когда выдвигали, когда обсуждали… А теперь, подумает, зависть точит твою душу… Отказаться — тоже нельзя.

— Видите ли… — Олег Евгеньевич невесело усмехнулся. — Дело в том… У нас такие сообщения всегда вызывают большой интерес. Почему, как… Не откажись Медунка, все обошлось бы.

— Гм… Не совсем ясно… — Макар Алексеевич устало откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.

— Как бы сказать… — Олег Евгеньевич закусил полную нижнюю губу, стиснул пальцами тяжеловатый подбородок.

— А вы прямо говорите, как думаете, — нотки иронии зазвучали в голосе директора.

Олег Евгеньевич спрятал зрачки под короткими белесыми ресницами. Ольга тоже напряглась…

— Видите… — начал медленно Соцкий. — Кому-то, возможно, не понравилось, что Медунка идет напролом…

— То есть зависть, вы хотите сказать?

— М-м… Пускай и так…

Директор вздохнул. Расправил плечи. Как будто сбросил с них какую-то тяжесть. А в глазах — прежнее сомнение.

— Из ваших слов я не вижу, друг мой, оснований, чтобы думать о Медунке плохо. То, что он поднялся над всеми, — это факт. А вы, а второй, а третий — разве не стремитесь достичь чего-то? По мере сил, каждый…

Директор тяжело оперся локтями о полированную поверхность стола и встал. Глубоко засунул руки в карманы, обошел стол и стал у окна. Там шелестел холодный и частый зимний дождь.

— Не любить тех, кто вырывается вперед, — это плевать себе в пазуху, простите за грубое сравнение. Люди должны всегда стремиться к цели. Наперекор завистливым, злым или равнодушным. А люди творческие — тем более…

Ветер швырнул на стекла пригоршню холодных капель. Они потекли вниз и размыли четкие черные контуры мокрых лип. Доля вглядывался в темное окно.

— Я вспоминаю себя… — сказал он медленно. — Разве легко было мне становиться на ноги? Дед мой — деревенский пастух. Отец батрачил у кулаков. И я с малых лет приучен пахать землю… Но меня влекло к другому. И я вырвался… Не один раз ломали крылья моей мечты. Встречались ведь и такие умники, которые свое назначение видели в том, чтобы ткнуть меня носом: вот, мол, этого не знаешь. А я многого не знал! Пришлось на своем горбу вынести все это. А теперь скажу: спасибо людям за науку! И я всегда шел вперед. Знал, что у меня есть мечта. И вы все стремитесь к своей мечте. И это прекрасно! Но я удивляюсь, когда люди делают вид, что им ничего не нужно, что у них уже все есть. Это либо льстецы, либо мерзавцы, что, в сущности, одно и то же. Меня возмущает мещанская манерность, которая мешает свободно дышать и кое-кого сбивает с панталыку. А Медунка не манерничает, идет открыто…

Соцкий виновато улыбался. Ольга Петровна недоумевала: неужели Доля может всех их обвинить в мещанстве? Олег Евгеньевич, как видно, будет молча продолжать улыбаться. Подавляя спазмы в горле, она тихо заговорила:

— Нет, Макар Алексеевич… Не в том дело, что кто-то, возможно, завидует Борису Николаевичу. Я не умею высказать это дипломатично, но хочу, чтобы вы поняли меня правильно.

От волнения или, может быть, от пристального и удивленного взгляда Доли глаза ее налились слезами. Она никогда еще и нигде не высказывала таких мыслей о Медунке или о ком-либо другом.

— Ах, думайте обо мне что угодно. Ну… считайте, что я выскажу свое личное мнение… Не то взволновало всех, что Бориса Медунку выдвинули на премию. И не то даже, что он «по-рыцарски» отказался… Дело в том, что люди научились теперь не только читать, но и думать о прочитанном. Борис Медунка — это имя. Но вы посмотрите — в библиотеках, школах, институтах — кто читает и кто ценит его творчество? Никто. Звона много в этих писаниях.

Ольга Петровна раскраснелась, закрыла лицо ладонями. Пальцы вздрагивали. Слишком необычной оказалась для нее такая откровенность.

Директор быстро подошел к столу и сел в кресло.

— Вот так… Выходит, я поддерживаю серость и пустозвонство? Ну, благодарю…

— Простите, это только мое личное… — Ольга готова была заплакать.

— Нет-нет. Я… не это хотел… Все хорошо, что вы сказали. У вас есть свое мнение и есть честное сердце… Спасибо за мужество. — Доля сердито засопел.

Соцкий замер на стуле. Ему как бы отвесили хорошую пощечину. И кто? Его лаборантка… Полные, крупные губы его растянулись в кривую усмешку. Хотя… Ольга сказала правду. Пусть Доля знает, кого он поддерживал все годы.

— Мне кажется, что наша милая Оля несколько субъективна. Суть не в серятине, а в другом. Ведь Борис Николаевич отказался от премии не из-за того, что он пересмотрел ценность своих научных работ. Кстати, когда мы выдвигали его, никто из наших научных авторитетов этого не говорил, Ольга Петровна!

— Это не сделало нам чести! — буркнул сердито Доля.

— Возможно, — уклонился Соцкий. — Пока что это всего лишь моя догадка, ничего определенного нет. Но, кажется, дело в том, что после войны Медунка работал вместе с Ольшанским…

— С Ольшанским?

— Да.