Любовь без поцелуев (СИ)

Отбой, дверь закрывается. Игорь ложится в постель. Знаю, он не очень-то рад, потому что ему потом подскакивать и открывать окно, но мне похуй. Я быстро иду по карнизу, я не чувствую холода, только знакомое чувство радости, предвкушения, возбуждения, которое делает всё таким чётким, а меня – таким ловким и быстрым.

Ещё никто не спит, мне бы подождать, наверняка кто-нибудь меня срисует однажды, но ждать я не могу.

Вот оно – окно, квадратик бумаги с каким-то уродом, занавеска.

– Стас, ты холодный… И горячий тоже. Иди сюда!

Мы сдвинули кровати. Это тоже не супер-класс – кровати узкие, короткие, железные рамы выпирают из-под тонких матрацев, сетка продавлена. Как ни вертись, а всё равно – хуёво. Но всё-таки рядом, вместе и не падаешь на пол, чуть повернёшься.

Я раздеваюсь, кое-как вешаю одежду на спинку кровати и ныряю туда – под два тонких одеяла. К Максу.

Макс тёплый и гладкий, это так потрясающе, так непередаваемо охуенно, что я просто лежу, ни о чём не думая, несколько минут. Я не «человек разумный», я становлюсь телом, телом, которому хорошо. Макс молчит, только сопит мне в шею. Ему тоже хорошо, я чувствую это. Я просто чувствую, я знаю, как всегда знаю. И от этого мне ещё лучше, потому что кайф – когда тебя боятся, кайф – когда ты делаешь больно, кайф – когда тебя ненавидят остальные, но самый чистый, самый потрясный кайф от того, что вот ему со мной хорошо. Не с кем-то другим. Со мной.

В комнате темно, только, сквозь занавеску, проходит световая муть от фонаря. Я вижу, как блестят его глаза. И зубы, когда он улыбается.

– Ты чего такой небритый?

– Утром побреюсь. А что, тебе не нравится?

– Да нет, почему… – Макс, в темноте, трогает моё лицо. Руки сползают вниз – на шею, на грудь. Оказывается, у меня есть эти блядские эрогенные зоны и на груди тоже. Оказывается, если прихватить волосы, которые там растут, и подёргать – это круто. Не сильно, а так… Как Макс это делает. – Ну вот, опять ты трусы оставил, ну какой смысл? Всё равно же снимешь! Нет, дай я…

Хуй его знает, почему я их оставляю. Всегда спокойно раздевался догола, а сейчас всегда, когда ложусь, оставляю их. А Макс свои снимает, потом – с меня. Одеяло соскальзывает и я вижу несколько секунд его фигуру – тёмную в темноте. А потом он вновь прячется под одеяло, ему холодно.

Иногда мне хочется включить свет, чтобы смотреть на него, смотреть, не отрываясь – на лицо, на его руки – тонкие, но сильные, на гибкое безволосое тело, на длинные ноги, даже на его идиотскую татуху. Но я не хочу, чтобы он видел меня. Вот так, в постели… Тупость, он сто раз видел меня голым, и, всё равно, я каждый раз думаю о том, какой я урод, и не хочу, чтобы здесь, сейчас он меня видел.

Лежать неудобно. Кровать коротковата и для него, и для меня, и железная рама впивается в бок. Макс на спине, я – на боку и глажу его. Ничего не могу с собой поделать, руки сами тянутся туда – вниз, к его члену. И не только руки, я чувствую это. Но пока – никак. Пока – это стена, через которую не перелезть, гиря, которую не поднять. Я не могу отсосать Максу, хотя и хочу. Я не могу его трахнуть по-настоящему, хотя очень, очень хочу. И он хочет.

– Стас, я не стану девочкой и не рассыплюсь, я был снизу и ничего… Ну, что ты в самом деле, давай уже! – Макс ругается, пытаясь выбраться из-под меня. А нет, нихуя, я могу его держать так вечно. – Бля, или, может, мне тебя самому трахнуть? Ты – ёбаный Тристан, вот ты кто!

– Заткнись, – я обнимаю его крепче.

– Бля, рёбра… Больно! Ты силу-то рассчитывай, я с утра на себе два новых синяка нашёл! Интересно, а если я перестану тебя пускать?

– Я выбью окно!

От его дыхания ползут мурашки, волосы встают дыбом по всему телу, там, где язык касается кожи – от шеи, через грудь, по животу вниз. Она горит, он слизывает её, оставляя ничем не защищённые нервы. Я не чувствую спиной прутьев кровати, хотя знаю, что остаются следы, сижу неподвижно, а Макс наклоняется надо мной – медленно-медленно… И берёт мой член в рот. И он главный, а я сижу без мыслей, без движения, вдавливаясь в спинку кровати, и в голове только одно – молчать, не кричать, не шевелиться. Держаться, сжимая кулаки, и ждать. Ждать, пока всё совсем не исчезнет. Мне кажется, я выплёскиваюсь весь. Всем телом. Клетками, межклеточной жидкостью, каждым чёртовым нейроном.

А Макс облизывает меня и хрипло спрашивает: «Ну что, нравится? Тебе кто-нибудь ещё так делал?» – и я молчу, потому что знаю, что наговорю всякой хуйни, от которой потом не отмажешься.

Я не считаю время, пока мы так лежим, никогда. Как будто его нет, как будто ничего нет – ни завтра, ни вчера, ни коридора, где шляются любители подслушивать под дверьми, ни двора, где сторожа следят, чтоб не горел свет в жилом крыле. Как будто Макс есть только на ощупь, на вкус, на запах, на звук. И ещё – на это. На это чувство, что ему хорошо.

И, как будто, с ним не я, а кто-то другой. Кто-то, кому всё это можно, так же, как и Максу. Я, он, в темноте. Никто не знает.

Ну, почти. Игорь знает, конечно. Но это – не в счёт. Я сам знаю. И мне с этим жить дальше.