Любовь без поцелуев (СИ)

Потом мы поговорили об этом. Я рассказал ему о своём первом поцелуе «в губы» (восемь лет, школьная постановка «Спящей царевны» к 8 Марта, я играю принца, потому что больше никто не захотел, Спирит, подлец, со скандалом выбил себе роль злой мачехи и был в ней великолепен, фразой «я ль на свете всех милее» он терроризировал окружающих ещё долго). До этого меня целовал отец в макушку и мать Спирита в щёку, очень осторожно, чтобы не размазать помаду. Стас сказал, что его никто не целовал. Вообще – никто и никогда. Даже в детстве его мать его не целовала. Как такое может быть? «А девушки, с которыми ты пробовал?» – «Да ты что, Макс, они же шалавы, как с ними можно? Мне вообще, – он задумался, – долго даже думать об этом было противно!» Я хотел спросить, почему не противно со мной, но не спросил. Просто, почему-то, не спросил.

Я многое у него не спросил и многое ему не сказал. Да и как бы я ему сказал? Что бы я ему сказал? Я уезжал. Я должен был уехать, мне безумно хотелось домой. Я сходил с ума. Просыпаешься – над тобой плохо покрашенный потолок, тонкая дверь отделяет от толпы злых на тебя людей, холодный воздух, холодная вода, коридор, двери кабинетов, уроки, одна и та же комната, где делают уроки, комната отдыха для старшеклассников с продавленным диваном, набор засмотренных до дыр кассет, телевизор с вечными помехами, периодически ничего не ловящий, старый-престарый компьютер, источающий запах дряхлой пластмассы, на котором даже дисковода не было (зато стояли первые версии всех игр – «Принц Персии», DOOM, Wolfenstein и других, это нечто!). Засыпанный снегом двор с замершими в зимнем оцепенении деревьями, огромная металлическая «радуга», по которой Стас когда-то шагал вверх спиной вперёд, как будто наплевав на законы всемирного тяготения. Вот и весь мир. И больше никуда не денешься. Я иногда переставал верить, что есть ещё что-то.

Я бы не выдержал этих двух месяцев, если бы не Стас. И дело даже не в издевательствах других учеников. Я бы просто не выдержал этого вечного замкнутого пространства. Как с этим живут другие? Вот Игорь черпает вдохновение в выдуманной реальности. Он, оказывается, мечтает стать писателем и что-то пишет тайком. Я так не могу, я слишком привязан к реальности. А реальность была таковой, что уже к концу первого месяца я вполне созрел для того, чтобы звонить домой и скулить в трубку: «Папа, забери меня отсюда!» Но Стас меня держал, он сводил меня с ума, а с того момента, когда он обнял меня там, в коридоре, я просто помешался. Пусть я сам убьюсь, пусть он меня убьет, но если я не попробую добиться от него хоть немногого, то грош мне цена как парню, как гею, как человеку, и всю оставшуюся жизнь я буду носить семейники до колен. Я лежал тогда в постели и не мог уснуть, всё думая, с чего начать, что бы такое сделать… Стас не Игорь, которого можно напоить и соблазнить. Он меня сначала прибьёт в профилактических целях, а потом начнёт разбираться. Может я вообще себе невесть что напридумывал?

А на следующий день он взял меня за руку. Просто взял и всё. Меня.

Я ходил со своими френдами под ручку чёрт знает сколько раз. Иногда – чтобы позлить окружающих, иногда – потому что хотелось. Ничего нового. Ничего необычного, да ведь?

…Как будто за оголённый провод схватился, как будто электроды загнали в вену, в каждый капилляр и врубили десять тысяч вольт! Моя рука лежала в его руке и я не мог отнять её, просто не мог, потому что не мог… Мне тогда хотелось, чтобы это длилось и длилось, я забыл, что мы на уроке, что вокруг кто-то есть. Он взял меня за руку! Сам!

Тогда я понял, что что-то у нас будет. Что-нибудь у нас случится.

И случилось, потом, совсем скоро, хоть и пришлось мне для этого изрядно набраться храбрости. Я чувствовал, что Стас меня хочет. Очень хочет. Казалось бы, ну, хочешь, ну, кто тебе мешает? Но это не клуб, а Стас не гламурный мальчик, который облизывает соломинку из коктейля, глядя тебе в глаза. Что у него в голове творится? О чём он парится?

Я рассудил, что такими темпами он будет париться ещё лет десять, а то, что силой воли этого человека можно шурупы в бетонную стенку забивать и рельсы узлом завязывать, я уже понял. Мне надо было рискнуть. И я рискнул – тогда, в душе… Наконец-то подошёл к нему, как мечтал уже давно, и он меня не оттолкнул. Нет, оттолкнул потом, когда я, разморенный оргазмом идиот, полез к нему с поцелуями. Я тогда обиделся немного, но оно стоило того, стоило, честно. Даже если бы потом он мне врезал, да что там, избил до кровавых соплей – всё равно бы стоило. Он шептал моё имя, когда кончал в моих руках.

Много поздней, на каникулах, сидя у окна гостиничного номера, глядя на залитый огнями ночной Кёльн и допивая красное вино прямо из бутылки, я думал, что лучше бы он меня тогда оттолкнул. Что лучше бы ничего не было, ничего не началось.