Любовь без поцелуев (СИ)

Он тогда не ушёл. Он тогда лежал со мной, а я старался сдержаться, чтобы не заплакать. Вот позорище-то было бы! Я и так тогда разрыдался, когда складывал вещи, когда с необъяснимой ясностью накатила мысль, что я уезжаю и Стаса больше не увижу, и я плакал, как девчонка, как педик, как не знаю кто, потому что я, оказывается, ни черта не взрослый и не крутой, я обычный малолетний гомик, которого папочка завтра забирает из страшного места, и который визжать из-за этого готов от радости, обычный малолетний влюблённый гомик, который ни с того ни с сего втрескался по самое некуда и не знает, что с этим делать, потому что Стас смотрел на меня своим странным взглядом и считал часы до того момента, когда я уеду, прижимал меня к себе и целовал, как никто никогда не целовал, потому что он был совершенно невероятным, а я уезжал от него и даже не мог сказать, что люблю его, потому что я трус. И даже никого рядом, чтобы мне пощёчину дать, таким я был жалким… Хорошо, Стас меня не видел.

Когда отец за мной приехал, я был, как под наркозом, – и это не давало мне понимать то, что мы со Стасом расстаёмся навсегда. Свобода! Свобода! Я был Энди Дюфрейном в ту минуту, когда машина тронулась, а я сидел в привычном тепле, вкусно пахнущем чистым салоном и мужской парфюмерией. Я уезжал, я уезжал из этого Богом проклятого места – наконец-то, наконец-то я ехал домой, аллилуйя! Я скоро буду дома! Дома!

А потом были два счастливых, полностью счастливых дня, когда я представлял из себя «кадавра, удовлетворённого желудочно». Я ел, спал, мылся, смотрел телевизор, сидел в интернете, ел, жаловался на ужасы, которые мне пришлось пережить, спал и ел.

А потом накатило. Мне приснилось, что я вернулся, – вернулся в эти бесцветные стены, к этому холоду и голоду… Вернулся к Стасу, и я был так счастлив, так счастлив во сне, мы целовались прямо посреди коридора, чего быть в принципе не могло, и я говорил ему, что приехал к нему, что не могу без него, что я его люблю…

Я проснулся, дёрнувшись, и лежал, вглядываясь в неплотную темноту комнаты. Я дома, дома, вот там – окно, завешенное тяжёлыми тёмно-зелёными шторами, вон там – мой стол, компьютер, мигает синий огонёк монитора, оранжевый мазок невыключенных из сети приборов, зелёные цифры часов. Я дома, дома.

Развалившись в позе морской звезды на кровати, наслаждаясь тонким уютом дорогих льняных простыней, ортопедического матраца, японской подушки и лёгкого, тёплого одеяла, я думал. Думал о Стасе. Ко мне возвращалось другое – короткая неудобная кровать, обжигающе холодный воздух, стоит только высунуться из-под колючего тонкого одеяла… Сильное, горячее тело, прижимающее меня к себе, подчиняющие поцелуи… Стас, каким он был со мной. Сильным и откровенным. Я встречал парней, которые, трахаясь, воображали, что в порнухе снимаются, и лишний раз дёрнуться боялись, чтобы не вспотеть. Стас был не таким. Он был со мной каждый раз до конца, отдавался весь и забирал меня всего. Таким он был.

Я прошёл в свою ванную, включил свет. Как хорошо! Всё своё, родное, не нужно озираться и напрягаться. Умылся. Смотрел на себя в тщательно отмытое зеркало красивой ассиметричной формы со стеклянной полочкой внизу. Эй, это же ты, Макс, всё будет хорошо!

Ничего не было хорошо. Стас возвращался ко мне в моей памяти, мучая меня ежесекундно. Он возвращался ко мне во сне и наяву, я всё время думал: «А как бы Стас отреагировал, а понравилось бы ему, а что бы он сказал?» Я чувствовал себя заболевшим. Я был влюблённым заболевшим идиотом, который тщательно скрывал этот факт от окружающих. Особенно от Спирита.

В школе моё возвращение «с того света» восприняли по-разному. Учителя переживали за мои резко ухудшившиеся оценки, всё-таки это роняло престиж класса. Одноклассники смеялись и вспоминали, как у них «предки лютовали», назначая наказание за те или иные проступки. Да что они понимали, сборище богатеньких идиотиков!