Любовь без поцелуев (СИ)

– Ты уж мне поверь, Сергей Александрович, ты ничего доказать не сможешь. А за меня есть кому заступиться. Про пацана новенького, голубка сизокрылого, слыхал? Кто, думаешь, напел его папаше про наше чудное место? Толян Веригин – правильный мужик, не забывает старых друзей. И мальчик у него ничего такой…

– Да ты, тварь…

– А ты что за тварь, а? Тоже же вижу, как ты ученичков обхаживаешь. Все эти твои затеи, походы, ориентирования на местности. Разнообразия хочется? Дома-то, наверное, прискучила одна и та же за…

И тут я ему врезал. От всей души. Отлично понимая, что этим всё и закончится.

– Сам уходи с работы. Я-то директору не чужой, знаешь, небось? А ты тут давно всем поперёк горла, гордый такой, уроки свои никогда не пропускаешь, как будто нужны они тут кому…

– Я свой предмет люблю.

– Да кто же тебе поверит, а? Всем понятно станет, что ты в нашем интернате забыл. Такие, как ты, только об одном и думают. А туда же – ветеран войны, защитник Отечества…

Он много чего говорил. И всё, что он говорил, было правдой. Его слово – настоящего педагога с высшим образованием, женатого человека – против моего, странного одинокого мужика с автослесарным техникумом. Из детей никто ничего не скажет. Они тут такие.

Может, я бы и поборолся, но Миша… Его убьет скандал.

И я написал заявление по собственному желанию. Ненавидя сам себя.

…

У Миши лицо молодое, ему больше двадцати пяти никто не даёт, а волосы совсем седые. Его любят на работе, он понимает своих пациентов. Там работает много бывших наркозависимых и они поддерживают друг друга. Но, всё-таки, главная поддержка – это семья. Как хорошо, что у нас она есть. Мы – семья друг для друга. Такая тварь, как Павлюк, этого никогда не поймёт. У него есть женщина, которую он практически не видит, и которая то ли не догадывается, то ли покрывает своего супруга. Для него есть только способы удовлетворения своих извращённых потребностей, пользуясь чужой беззащитностью, страхом, покровительством начальства. И он равняет меня по себе. Он никогда не поймёт и никто, наверное, не поймёт.

С Мишей мы вместе воевали. Он спас мне, совершенно чужому человеку, жизнь. Я хорошо помню тот день, страшную жару, редкую стрельбу в отдалении. У нас было очень мало воды, тратить её на промывку раны не хотелось, и он просто вылизал её языком. Даже не спросил, болен я чем-нибудь или нет. Перебинтовал и завязал коротенькие хвостики испачканного бинта бантиком. И улыбался, говорил, что прорвёмся, что нормально всё будет. Ему было восемнадцать, мне девятнадцать, и в таком возрасте странно думать о смерти. Но я думал. Он – нет. Весь день мы сидели под скальным выступом, прижавшись друг к другу, я впадал в забытье, а он сидел рядом со мной, придерживая, чтобы я не вывалился под палящее солнце, поил из фляжки. К ночи мне полегчало и мы смогли вернуться в часть. Сам бы я не дошёл. Подстрелили бы или свалился в какой-нибудь овраг.

Мы прошли с ним вместе тот страшный момент, когда он падал в темноту, а я держал его за руку. Он вырывался, кричал, что ему ничего не надо от этой жизни, что он конченый человек, урод, не заслуживающий ни жалости, ни уважения. А я держал. И тянул к себе – сам не понимая, почему. Только ли из благодарности?

Мы прошли тот странный, призрачный, дымчатый период, когда мы привыкали – он к новой реальности, я – к нему. Когда мы поняли, что слишком близки, что этого уже не изменишь, не переломишь, что теперь – только так…

Мы прошли период страсти, дикой, всепобеждающей, когда для меня существовал только он, когда я был для него всем. Когда мне было плевать на окружающих, я согласен был признаться всему миру в своих чувствах, когда не мог прожить без него ни дня, ни ночи, когда ревновал его к каждому столбу…

А что сейчас? Со стороны посмотреть – два взрослых мужика, один контуженный, один завязавший наркоман, всё никак не могут начать жить нормальной жизнью, завести семью… Мои родители не знают, да и не поймут они. До сих пор всё пытаются меня с какими-нибудь хорошими девушками знакомить. Особенно мама, всё внуков ей хочется. Ох, мама, хороша Настя и Юля тоже, глаз не отвести, да вот только… Говорят, что есть те, кто любит один раз и навсегда, и, видимо, я один из таких.

Мишины родители с ним общаться не хотят. Вот ведь люди – то всё учили его терпимости, добру и справедливости, всяким таким интеллигентским ценностям, а как от них самих это потребовалось, так и не сдюжили. А Мишу крепко научили, он всегда такой. И я от него нахватался, видимо. Может, годам к сорока вообще интеллигентом заделаюсь.

По телевизору показывают какие-то наши новейшие космические достижения. Ну, кого они хотят обмануть! В стране чёрт знает, что творится, а показывают, что мы ещё крутые, что ещё огого сколько можем.

– Давай не будем сегодня выпивать весь коньяк, – я уношу опустевшую на треть бутылку в холодильник, – а то пожалеем потом.

– Да, – соглашается он со мной, выключая телевизор, где, почему-то, после новостей о космосе стали показывать какого-то позолоченного священника.