Любовь и бессмертие

«Отныне я не буду оправдывать недопустимое поведение Даши или кого-то ещё сложным периодом в их жизни. Пора признать, человек позволяет себе недопустимое поведение только в одном случае, когда он чувствует безнаказанность. Серёжа говорил, что снисхождение к дурным проявлениям людей, есть разновидность гордыни. И он прав! Я требую от себя, ожидаю от Макса, от Кати достойного поведения, а другим потакаю в их слабостях. Взрослым людям должно нести ответственность за эмоциональную распущенность! Я научусь выстраивать отношения, в которых нет места оскорблению. Так общается Андрей, так выстраивает отношения Серёжа. И я научусь!»

Позднее, одеваясь в гардеробной, я вспомнила вжатую в плечи голову Маши в тот момент, когда она по моему требованию покидала кухню, вспомнила бледное и испуганное лицо Даши и простонала:

– Ооо… я вновь прибегла к силе, что запретила себе ещё в юности! Я напугала и Дашу, и Машу.

С того дня я с Дашей не общаюсь. Предоставленная самой себе, в отсутствии дела и каких-либо интересов Даша ещё больше располнела. Ярко и криво накрашенные губы, кое-как сколотые волосы, тесные не по размеру туалеты – когда-то красивая и ухоженная Даша стала выглядеть неопрятно и… неприятно – от неё часто пахнет спиртным. Стефан на жену не обращает внимания. Эдвард избегает приглашать тещу к себе, а Анюта приезжает погостить к маме редко, да Даша и не проявляет желания видеть дочь и внука.

«Я хотела бы тебе помочь, Даша, но уже не знаю, как. Рассчитывая получить лучшее, ты непременно стремишься разрушить то, что есть».

За окном шёл снег. Крупный, хлопьями. Обнявшись, мы с Машей стояли на кухне и смотрели в окно.

– Знаешь, Маленькая, не нарадуюсь я Ольге, – вдруг сказала Маша. – Как подарок она мне на день рождения появилась! Хорошая она. Я-то допреж переживала, силы уходят, кто вас кормить будет? Теперь успокоилась. Да и дольше я с ней на кухне продержусь – без неё меня списывать надо было бы, и не успеваю, и забывчива стала.

– Маша, я тебя с Василичем в отпуск отправлю. Не сейчас, а к концу месяца. Устала ты, потому и не успеваешь. Куда ты хочешь поехать?

Маша помолчала, раздумывая. Загоревшись глазами, повернулась ко мне.

– Хочу! Хочу, Маленькая! В Париж хочу! Дашка и та Париж знает, а я никогда не была.

Я засмеялась.

– Вот и славно! Вместе и поедем! Ну, пошла я, Машенька, пошла одеваться. Спасибо за обед чудесный.

– Ты одна, что ли, собираешься гулять?

– Одна. Похожу, подумаю. Есть мне, о чём подумать.

– Одна бы не ходила. Думать-то можно и с кем-то.

– Собак возьму.

Я уже выпустила собак наружу и надевала сапоги, когда в холл вошёл Стефан и уставился на меня. Я пыхтела, застёгивая замок на сапоге.

– Что ты, Стефан? – спросила я, разгибаясь и направляясь к нему. – Я иду гулять.

Он посторонился и открыл дверь, пропуская меня.

– Подожди на террасе. С тобой пойду.

– А Анюта? У вас же Анюта в гостях.

– Уехала. Только что проводил.

– Как уехала? Не прощаясь? – Я остановилась. – И Эдвард поздороваться не зашёл. Случилось, что?

Стефан отрицательно покачал головой.

– Я думала, они поужинают с нами.

– Эдвард не приезжал, водителя прислал. Торопил Анюту.

Я вышла на террасу.

– Хабиба, не уходи далеко, я ненадолго к Максу загляну. – И Стефан закрыл дверь.

Нетерпеливо повизгивая, собаки обегали вокруг моих ног, сбегали с террасы в снег, ловили хлопья пастью, или припадали на передние лапы и утопали в снегу носом, потом бросались друг на друга, гомонили в щенячьей радости. Опять бежали ко мне, зазывая скорее гулять.

– Пойдём, пойдём гулять. – Я спустилась с террасы и медленно пошла вдоль дома.

Пёсики продолжали забавлять сами себя, время от времени кто-нибудь возвращался ко мне, я трепала его за ухо, пёс на мгновение прижимался боком к ноге и опять убегал.

Снег мягко опускался на землю, приглушая звуки, будто призывая насладиться тишиной. Я подняла голову, наблюдая снежную круговерть в воздухе. Уминая снег ногами, сзади подошёл Стефан. Не оглядываясь, я сказала:

– Стефан, смотри, как танцуют снежинки, ни одна не падает вертикально, каждая кружится, как будто красуясь, показывает себя со всех сторон. Они никогда не сталкиваются, и не мешают движению друг друга. Люди так не умеют, людям почему-то всегда друг с другом тесно.

– Маленькая, это я, Даша. Ты гулять со Стефаном собралась? А что же меня не зовёшь? Ты мужа своего выгнала, теперь моего из семьи уводишь? Стефан с тобой, как с драгоценностью обращается, дышать при тебе боится, вдруг побеспокоит. Он так с дочерью беременной не носился, как с тобой. Может и дети у тебя от него? Чего молчишь?

Я повернулась к Даше. Ярко накрашенный рот её кривился в усмешке, подбородок подрагивал. На голове шаль развязкой, концы её, спрятанные под распахнутой шубой, не закрывали голой шеи и декольте.

– Знаю я, любит Стефан тебя и всегда любил. Я ему никогда не нужна была. Так, – она пьяно захихикала, – надо же было с кем-то постель делить.

– Ты пьяна, Даша.