Любовь к трем цукербринам

другие, не вступив в беседу. Вроде бы простран-

ство бесконечной свободы и изменчивости. Но

Кеша знал, что здесь такие фокусы, которые он

проделывал наяву, не прошли бы — коллектив-

ное сновидение защищало себя от девиантов и

выродков намного тщательней. Во сне следова-

ло быть дисциплинированным гражданином —

и тщательно следить за речью, чтобы неосто-

рожным словом или увесисто брошенной

мыслью не оскорбить чувства других.

Кеша побрел по площади, вежливо улыбаясь

встречным. Люди стояли по двое, иногда по

трое — в тогах, трико, накидках из перьев, ре-

прессивных униформах из черного латекса с

предусмотрительно перечеркнутыми свастика-

ми и даже в стоячих балетных юбках на голое

тело — здесь было столько же разных identities,

сколько собравшихся. Как всегда, проходя через

этот удивительный человеческий цветник, Кеша

дивился числу непохожих друг на друга форм,

принимаемых свободным духом, и тихонько

гордился, что он тоже часть этого волшебного

сада (увы, увы, черная роза с ядовитыми шипа-

ми — но не значит ли это, спросим мы шепотом,

что такой цветок тоже угоден цукербринам?).

Судя по тому, что над Колодцем Истины

подняли памятник Данко, общественная дис-

куссия на площади касалась дальнейшей сексу-

альной эмансипации человека — и, как всегда в

таких случаях, обещала быть жаркой. Кеша уви-

дел возле памятника помост, похожий на эша-

фот из рождественской сказки. Вместо плахи на

нем стоял стол президиума.

Как всегда в LUCID-сне, достаточно было

зафиксировать внимание на объекте, чтобы тот

оказался совсем рядом. Зрителям ни к чему было

шагать к предмету своего интереса сквозь иллю-

зию пространства, и на площади Несогласия ни-

когда не возникало давки. Каждый отлично ви-

дел все оттуда, где стоял — и Кеша тоже.

В президиуме сидела обычная для таких вече-

ров тройка, официально называвшаяся «Trigasm

Superior». Это были три старые матерые феми-

нистки — седые, загорелые, голые по пояс, с го-

лографическими многоцветными татуировками

на дряблых сухих грудях, оттянутых вниз вдеты-

ми в соски гирьками (у Кеши заныло в паху — но

не из-за возбуждения, просто он вспомнил, что

завтра или послезавтра на работу).

Его заинтересовали татуировки, и старуше-

чьи молочные железы заняли весь центр его поля

зрения. Оказалось, на этих скрученных време-

нем пергаментах размещалась целая художе-

ственная выставка — причем не в переносном, а

в прямом смысле.

Кивнув пригласительному знаку, Кеша ныр-

нул под сухие, выдубленные временем кожи-

стые своды. Реальность несколько раз моргнула

(выставка, судя по всему, самонастраивалась на

национально-культурные параметры посетите-

ля) — и в уши Кеше ударило печальное блеяние

балалаек и домр.

Он оказался в пространстве вечной памяти и

скорби, в одном из тех траурных мемориалов,

что напоминают освобожденному человечеству

о неизмеримой боли, сквозь которую люди ты-

сячелетиями брели к свободе и счастью. Экспо-

зиция посвящалась страданиям русской жен-

щины в эпоху патриархата — и изображала

традиционные ритуалы гендерной инициации в

русской деревне.

Художественное решение впечатляло. Вы-

глядело все так, как если бы множество мелких

татуировок на женской коже ограничили четы-

рехугольниками из спичек, а затем увеличили

результат во много раз и превратили в стену га-

лереи. Или как если бы Кеша смотрел на бок

татуированного слона-альбиноса. Участки эпи-

телия, обрамленные рамами, стали как бы раз-

вешанными на стене картинами. Получилось

свежо, смело — но высокий трагический пафос

ничуть при этом не снижался.

Содрогаясь от балалаечного crescendo, Кеша

побрел по кожистому коридору.

На первой татуировке толстая голая деваха,

неприятно напоминавшая Мэрилин, входила в

горящую избу. На второй — она же пыталась

удержать за задние ноги коня, которого хлеста-

ли плетками два монгола. На третьем — крича

от боли, поднимала увесистого малыша лет

трех-четырех на чем-то вроде продетого сквозь

груди слинга... Кеша опять вспомнил про рабо-

ту и наморщился.

Впрочем, чужая боль волновала даже несмо-

тря на неприятные ассоциации. А может быть,

именно из-за них. К тому же на последней тату-

ировке жертва гендерного шовинизма выгляде-

ла моложе и привлекательней.

Кеша сам не заметил, как залюбовался чу-

жим страданием. Стал слышен доносящийся

сквозь балалаечную сюиту голос чтеца, как бы

предъявляющий прошлому страшный неоплат-

ный счет:

— Коня на скаку остановит... В горящую

избу войдет...

Кеша вдруг похолодел. Он понял, что стару-

шечий синклит вполне мог подключиться к его

биодате — кто-то говорил, что это возможно,

когда в фазе LUCID попадаешь в так называе-

мую петлю, выглядящую как длинный изгиба-

ющийся коридор. Мемориальное пространство

было организовано именно так. И сейчас эти

три старые выдры могли видеть все его физио-

логические характеристики — давление, пото-

отделение, температуру, пульс, эрекцию. И у

них, конечно, было приложение, способное

сразу прорисовать его реактивные сигнатуры в

сфере влечения.

Это была феменистическая подстава, засада

аффилированных с властями бешеных лесбия-

нок, сканирующих чужие жизненные ритмы,

чтобы набрать достаточно обвинительного ма-

териала для одного из тех отвратительных про-