Проклятие, с которым Бог посылает Своих детей в мир, соответствует именно этому мужскому духу. Сын должен трудиться, он больше не может жить, как младенец у груди матери. Бог говорит женщине: «Умножая умножу скорбь твою в беременности твоей; в болезни будешь рождать детей; и к мужу твоему влечение твое, и он будет господствовать над тобою»[46]
. Можно ли более ясно изобразить патриархальное мировоззрение? Мужчина мстит. Если желание женщины принесло ему несчастье, то теперь женщина обрекается на подчинение. (В патриархальной семье мужчина может, законно или нет, иметь сколько угодно жен, но женщина должна хранить верность; он добивается независимости через сексуальную свободу и тем самым стабилизирует и укрепляет свое господство над женщинами.)Особенно показательна та часть проклятия, которая касается деторождения. Мужчина видит – по крайней мере, осознанно – не счастье деторождения, а ту боль, которую оно причиняет. Этот фрагмент библейского мифа также можно посчитать хрестоматийным для типичного мужского отношения к родам. Но как воспринимает происходящее бессознательное? Быть может, всему виной его реакция, если мужчина видит только негативные, болезненные проявления деторождения, а не подлинное счастье материнства? Не говорит ли в нем собственная, глубоко подавленная зависть к деторождению, не специфически ли мужская обида заставляет его желать, чтобы женщина расплачивалась болью за это великое преимущество, за способность к естественной продуктивности, которую сам он не в состоянии обрести? Не утешается ли он тем, что бесплодие избавляет его от мук, ничуть не желательных?
Мы лучше осознаем крайне «мужской», патриархальный дух библейского мифа о сотворении мира, сравнив его с более ранним вавилонским мифом творения. Это сравнение чрезвычайно важно для разъяснения особенности мужского творения – творения через слово.
Вавилонская поэма о сотворении мира, сложенная, скорее всего, во времена династии Хаммурапи (около 2000 г. до н. э., ср. Ungnad 1921, стр. 25), служит определенной политической цели: политическая столица Бабили (Вавилон) должна стать и религиозным центром страны, а бог этого города Мардук должен сделаться верховным божеством Вавилонии. Миф о сотворении мира функционально позволяет притязаниям бога на власть опираться на историю взаимоотношений богов и людей. Но в вавилонском тексте стремление превратить верховного бога-мужчину в правителя мироздания выражается гораздо менее радикально и основательно, чем в Библии. Прочие мужские божества не свергаются и не заменяются Мардуком, а традиция Великой Матери, стоящей у истоков мира, не ставится под сомнение.
Да, вавилонский миф тоже является свидетельством мужской, патриархальной религии и документом общественного строя, но в этом строе сохранилось гораздо больше матриархальных пережитков прошлого, чем в обществе Ветхого Завета; потому-то этот текст служит весьма ценным дополнением Библии. «Во многих местах тогда поклонялись вечно обновляющейся творческой и производящей силе природы, или богине-матери, которую почитали под этим и иными именами. Так, главной богиней Кеша была богиня Нинхурсаг, или Мама; в Адабе ее чтили как богиню Нинмах, в Халлабе – как Иштар, в Аккаде – как Анунит, в Кише – как Инанну, в Исине – как Нинкаррану, в Уруке – как Нану, и т. д.; в последнем случае культ богини довольно быстро потеснил культ бога неба Ану, дочерью которого она считалась» (Ungnad 1921, стр. 13).
С чего начинается вавилонский миф?
Здесь бог-мужчина – не творец, а сам мир – дитя двух первоначальных сил, мужского и женского начал, Апсу (пресная вода) и Тиамат (океан). Первозданное море (
«Время текло и удлинялось». Апсу и Тиамат дают жизнь сыновьям-богам, которые становились все горделивее и мудрее, и случилось восстание сыновей против матери (Унгнад 1921, стр. 28 и сл.):