Люди черного дракона

Пришлось идти вслепую: осторожно нащупывая ногой деревянный пол, пробрался Менахем к столу и сел за него, ожидая появления хозяев. Понемногу глаза его привыкли к темноте, он увидел, что в фанзе нет даже и потолка, а крыша дома поставлена прямо на стены, словно горшок накрыли крышкой. Верхние балки от дыма и смрада смотрелись черными и блестящими, в остальных же местах копоть кое-где висела слоями, а где-то уже смахнулась на пол и образовала собой ковер, при быстрой по нему ходьбе рассыпающийся в прах. Вдоль стен стояли китайские каны из пропеченной глины — для отдыха и сидения на них в любое время года, особенно же зимой, когда изнутри каны подогреваются излюбленным китайским углем. Постели в ожидании гостя были собраны, но лежали тут же, на канах, в свернутом виде.

Еще Менахем увидел стоящий посреди фанзы на треноге медный котел для еды, с боками, отполированными старостью и частым употреблением. В котле тлели неизменные угли, а над ним висел железный чайник, полный закипающей воды.

В дальнем углу был также виден длинный кухонный стол со скамейками, на скорую китайскую руку стесанный из березы, а потому кривой и пахучий. Рядом стоял еще один стол — поменьше, правильной квадратной формы, на котором лежали разнообразные ножи и тесаки для убиения животных и превращения их в еду. На стене над столиком висели ложки с тремя обязательными пупырышками на дне, чтобы не на стол их класть, а ставить, сита, коробочки с палочками-куайцзы, корытца для промывки чумизы и небольшие глиняные чашки для любых надобностей.

Чуть подальше шла перегородка, за которой сейчас помещался сам хозяин фанзы, отец Саши. В это место Менахема пока не пригласили, но он тому был только рад, потому что знал: там расположена кумирня с разноцветными — свирепыми и умильными — рожами богов, которым молились наши китайцы.

Менахем сидел минуту, другую, третью — никто не выходил. Менахем ждал покорно, слегка только вздыхал: «Ой-вэй, какие времена наступили — еврейский тесть должен ждать китайского свекра… И где? На своей собственной амурской земле».

Минуты шли за минутами, никто не появлялся, только коза на дворе взвыла вдруг нечеловеческим голосом — то ли к смерти, то ли к дождю, непонятно. Потом выть перестала, забрехала что-то чистой китайской скороговоркой. Менахем поежился и, чтобы ободрить себя, сказал негромко:

— Хотел бы я посмотреть, как бы они встречали русского родственника…

Словно услышав эти обидные слова, из-за деревянной ширмы вышел отец Саши, Сы Жу, или просто Сережа. Сережа типичный был китаец, но только позажиточнее прочих, хотя наши бываловские китайцы были так устроены, что по ним иной раз было сложно определить, кто из них богатый, а кто такой. Богатые наши китайцы часто и имевшееся богатство прятали, а бедные выпячивали, чего и не было.

Но тут ради особого случая вид у Сережи был внушительный. Сам он был пузат, словно горшок со щами, лоснился, на плечах его покоился красный халат, доверительно обнимавший его тугое тело…

Мы не знаем, о чем там полдня беседовали тихий Менахем и Сережа и сколько было выпито китайского чаю и русской водки, но только свадьба все-таки состоялась, или, правильнее сказать, бракосочетание, потому что главным тут было получение штампа в печать, а все остальное явилось довольно спорным к нему приложением и диковинным компромиссом между свадьбой китайской и еврейской. Но об этом, пожалуй, в другой раз. А сейчас важно, что Ромео наш и Джульетта наконец-то зажили вместе.

Перейдя из родного дома в мужнину фанзу, очень скоро Бейла узнала разницу между китайской любовью и китайским браком. Муж почти сразу потерял к ней интерес, ни песен больше не пел, ни стихов не читал, едва отвечал, когда она к нему обращалась, даже ласки супружеские приходилось из него вымаливать. А вот родственники мужа обсели ее со всех сторон. Свекр Сережа улыбался ей маслено и говорил непристойности. Свекровь требовала, чтобы Бейла носила ее на спине, когда ей неможется.

— Куда же вас носить? — спрашивала Бейла. — Лежите себе на постели, отдыхайте!

Но свекровь в ответ начинала браниться по-китайски, кричать на Бейлу и больно щипать ее за руки и за грудь.

— Я сама знаю, где мне лежать, — вопила она на таком плохом идише, что это уже почти был русский язык. — Твое дело не разговаривать, а исполнять мои повеления!

И Бейла брала свекровь на закорки, выносила ее на улицу и ходила с ней по двору широкими шагами, потому что китайская медицина считала такую ходьбу полезной для здоровья.

Теперь Бейла одна убирала весь дом, всех обстирывала, вскапывала огород, кормила свиней, которые жрали, как звери, и, стоило зазеваться, норовили вцепиться в икру, и выполняла все возможные работы. Но, несмотря на это, жизнь ее становилась с каждым днем все хуже и хуже. Ею помыкали все, она находилась на положении не служанки даже — рабыни.

Однажды Бейла не выдержала и напрямик спросила свекровь, за что ее так ненавидят.

— Вот забеременеешь, родишь сына — тогда и поговорим, — отвечала ей свекровь.

— Но ведь это не от меня только одной зависит, — пыталась защищаться Бейла.