Люди черного дракона

Но ее не слушали и даже не считали нужным снисходить до беседы с ней.

Правда, изо всей большой семьи Саши нашелся все-таки один человек, который хорошо относился к Бейле и даже любил ее. Это была младшая сестра Саши, Сы Юй. Она жалела бедную Бейлу и даже доставляла ей тайком редкие китайские вкусности вроде ханьчжоуского вонючего доуфу, от которого у Бейлы перехватывало дыхание и выступали слезы на глазах. Однако она боялась его выплюнуть, чтобы не обидеть Сы Юй. Впрочем, Сы Юй сама была еще подростком и не могла никак защитить невестку, потому что находилась в семейной иерархии ниже всех, кроме, конечно, самой Бейлы.

И лишь однажды отношение к Бейле изменилось. В тот день она отравилась, живот у нее вспух и болел, она лежала на кане и стонала. И вдруг все захлопотали возле нее — и свекр, и свекровь, и даже муж подошел и участливо спросил, как она себя чувствует.

Но едва стало ясно, что животные боли — желудочного происхождения и к беременности отношения не имеют, все остыли и охладели к Бейле еще больше, чем раньше.

Год шел за годом, а ребенка все не было — ни мужского пола, ни любого другого. Муж, когда-то такой нежный, любимый и любящий, вовсе перестал видеть Бейлу, не скрываясь, ходил к другим женщинам. Об этом знала вся китайская деревня, все смотрели на нее теперь с презрением, тем самым страшным китайским презрением, от которого ты занимаешь место ниже последней свиньи и гадины и от которого впору умереть.

Свекр же и свекровь, если и обращали внимание на невестку, то только затем, чтобы подвергнуть ее новым унижениям. Невестка, не принесшая в дом ребенка мужского пола, до конца дней своих должна была пресмыкаться, жить в грязи и позоре, пока милосердная веревка или речной омут не прервут ее мучений.

Но такова уж была Бейла, что ни веревке, ни омуту, ни ружейной пуле не готова была отдать она свою жизнь — только лишь возлюбленному. Возлюбленный забыл о ней, но она терпела — во имя ли прошлой любви или во имя настоящей, ибо любовь никогда не бывает прошлой, даже если она проходит.

Другая какая девушка давным-давно бы сбежала обратно к родителям — но Бейла не могла. Она ведь вышла замуж против их воли, и если бы они любили ее чуть поменьше и силой укротили дочку, никогда бы не видать ей этого горя — горя супружеской любви. Теперь Бейла стыдилась жаловаться родителям. Встречаясь с ними изредка, надевала единственное праздничное платье — голубое в белый горошек, с белыми кружевами, перемогала себя, превращала гримасу боли на лице в горькую улыбку, а ту — в улыбку светлую, говорила, что счастлива и любима, что муж ее на руках носит. Конечно, родительское сердце не обманешь, и саднило сердце у Менахема и Голды, и хотелось им обнять дочку, закричать во весь голос от горя, позвать ее назад, унести в отчий дом на руках, но стыдно было перед соседями: выходит, дочка их оказалась никому не нужна. Да и сама Бейла не воротилась бы назад — хотя бы из одной только гордости.

И оттого только, из гордости, да еще из-за родителей не опустилась Бейла, не сгорбилась, не состарилась от горя и печалей, ходила, подняв гордо голову, улыбаясь, мылась каждый день в кадушке, вызывая презрительные насмешки китайцев, которые вот уж чего не могли понять, так это любви русских и евреев к мытью, от которого никакой нет пользы, кроме вреда для организма. Из русского мытья китайцы признавали одну только баню, но ведь это и не мытье вовсе, а процедура, полезная для здоровья, прочищающая все меридианы, чтобы энергия ци вольно ходила-текла по каналам цзин-ло, чтобы все органы функционировали нормально.

Вот такой-то, улыбающейся и с гордо поднятой головой, увидел однажды Бейлу старый китаец Ма Фань, он же Миша. Бейла ему сразу понравилась — статью, молодостью, терпением. Вот только глаза у нее были грустные, ну, да кто же смотрит женщине в глаза, есть в ней части тела поважнее — грудь, например. А грудь у Бейлы была такая, что ни одной китаянке и присниться не могла — большая, белая, пышная, гордыми холмами вздымалась над животом.

Разглядев эту грудь как следует, старый Ма Фань, пожелал стать ее хозяином. У него уже было две жены, однако для человека почтенного этого было маловато, да и финансы позволяли иметь больше. Ма Фань решил взять себе наложницу.

Сказано — сделано. Как-то вечером в воскресенье, когда вся почтенная семья Сы отдыхала, сидя за столиком на улице, а Бейла начищала полы в фанзе, которые, впрочем, из-за дыма быстро становились положенного серого цвета, Ма Фань важной походкой вошел во двор. Слуга за спиной его нес в красном пакете небольшие подарки хозяевам: рассыпные сигареты, сладости няньгао и пахучее вино эрготоу.

Подарки, как и положено, тут же спрятали в доме, а Ма Фаня приняли с традиционным китайским гостеприимством.

Поговорили, как водится среди вежливых людей, о погоде, о видах на урожай, Ма Фань похвалил свиней семейства за жирный и упитанный вид, Сы Жу сделал ответный комплимент внешности почтенного гостя.