Люди и боги. Избранные произведения

— Да, я хочу, чтобы вы мне показали вашего «Самсона» и другие ваши работы.

— Вы и вправду хотите видеть мою работу?

— Конечно, давно хочу видеть.

— Хорошо, поднимемся.

В темном коридоре они поднимались по лестницам, которые вели в какой-то лабиринт. Ему пришлось взять ее за руку и тащить за собой — такой мрак окутывал ступеньки в этот светлый день и так запутанны были лестницы. Наконец сквозь множество коридоров по множеству лестниц он привел ее на чердак, разгороженный тонкими перегородками. Это были жилища для старых холостяков, и одна из этих комнат была его студией.

Единственное большое, забрызганное и запыленное, окно находилось в потолке и выходило к небу. В комнате было достаточно светло, чтобы Двойра смогла разглядеть валявшиеся на полу старые брюки, галоши, грязное белье, имевшее вид тряпок, поломанные стулья, стол, на котором лежала бритва и прочие бритвенные принадлежности рядом со старым хлебцем… Кушетка с покрытым перьями постельным бельем, холсты, уголь, глина. До самого потолка поднималась обернутая в мокрые полотнища высокая фигура, напоминавшая привидение.

— Ой, что у вас творится тут, — сказал Двойра и, прежде чем Бухгольц успел оглянуться, принялась поднимать тряпки с полу.

— Не трогайте, ничего вы не измените, их так много, в них потонуть можно.

— Не это ли тот самый «Самсон»? — показала Двойра на высокое привидение.

— Хотите посмотреть? Вот он перед вами. Как скажете, так и будет — понравится вам, останется жить, не понравится — сверну ему голову.

Бухгольц развернул полотнище, и ей предстал колосс. Огромного роста обнаженный человек, немного похожий на Бухгольца, ширококостый, с сильной грудью, он стоял на мускулистых ногах, длинные могучие руки были опущены вниз, словно не зная, что им предстоит делать. Его тело было телом исполина с необычайно мускулистыми руками, ногами, животом, спиной, грудью, лицо же его было лицом ребенка. Исполин с лицом ребенка. Он добродушно улыбался, эта улыбка, мягкая, детская, струилась по его губам, между которыми, как у Бухгольца, поблескивали зубы. И маленькие глаза под маленьким узким лбом улыбались про себя, добродушно, по-детски наивно, глупо. Нескладный колосс стоял точно истукан, опустив могучие руки и не зная, что с ними делать.

Первое, что бросилось Двойре в глаза, была толстая сильная шея, которая шла от крепкого туловища. Девушка не могла себе представить, как — если даже Бухгольц и захочет — как он сможет свернуть шею этому здоровенному силачу? Ей это казалось невозможным, потому что весь этот человек был словно отлит из одного куска, он высился, живой, с детской улыбкой, чудилось — вот-вот, через мгновенье взмахнет он могучими руками и разнесет эту комнату.

— Как же это вы ему голову свернете? Он разве дастся? — выразила она свое удивление Бухгольцу.

— Я буду с — ним бороться, — ответил Бухгольц.

— Он окажется сильнее.

— Я уже боролся с ним. Вот, я сделал ему дыру в животе.

— Почему вы это сделали?

— Сам не знаю почему. Однажды ночью я лежал на кровати, а он стоял там, под светом луны, глядевшей в окно, и он показался мне таким глупым… Зачем я его создал? Кому он нужен? И чего я хотел, создав его с таким глупым лицом? Видели вы еще когда-нибудь такое глупое, идиотское лицо? Он ведь сам не знает, чего хочет.

— Это и есть красивое в нем. Он богатырь-дитя, — сказала Двойра, — всякий богатырь — дитя. Вот он стоит, он силен для одного себя и не знает, что делать со своей силой.

Бухгольц задумался.

— Как вы сказали? Он силен для одного себя?

— Да, просто так… Как музыкант, который для себя играет на скрипке.

— Вы правы, вы правы. Он силен для одного себя. Он играет своей силой… Это и есть то, что я хотел сделать, — восклицал Бухгольц, схватив ее за руку, — «Самсон, играющий своей силой». Он не такой богатырь, как Бар-Кохба[105], который идет освобождать свой народ. Нет, он силен для себя, вот он и играет своей силой — выходит и поджигает поля филистимлян, захватывает девушку-филистимлянку, устраивает пир… Богатырь-ребенок… Это ведь и есть Самсон. Вы правы. Теперь он стоит, опустив руки и не зная, что с ними делать, как человек, который не знает, что делать со своей жизнью. Это и есть то, что я хотел создать.

Двойру его последние слова растрогали. Она в «Самсоне» видела Бухгольца. Бухгольц изобразил самого себя, создал притчу про себя.

— Что смотрите? Он вам нравится?

— Не знаю, нравится ли…

— О чем же вы думаете? — Бухгольц заметил, что она погрустнела.

— Не знаю, что со мной. Ваш «Самсон» расстроил меня.

— Почему?

— Мне кажется, что он несчастен, при всей своей богатырской силе — несчастен…

— Не печальтесь, прошу вас.

Она встала против Бухгольца и смотрела ему в глаза.

— Что вы смотрите?

— Почему мне кажется, что я знаю вас давно-давно?

— Мне тоже… С первой минуты, как я вас увидел, вы показались мне такой родной.

Оба молчали.

— Почему вы грустны? Бог одарил вас таким могуществом, такой силой.

— Я не грустен, — воскликнул молодой человек, изобразив на губах улыбку.

— Почему же вы так несчастны? Жизнь чем-то потрясла вас?