Люди и боги. Избранные произведения

— Я же не художница. Мне для моей работы вдохновения не нужно, — улыбалась Двойра, — а другого я ничего делать не умею. Что мне иное делать, если не шить платья? Я счастлива, что хоть немного могу сделать для тебя, чтобы ты мог отдаться своей работе… Чего стоит вся моя жизнь без этого? — тихо добавила она.

— Вот я и не хочу, чтобы ты работала. Если ты будешь работать, буду работать и я — либо оба работаем, либо оба ничего не делаем.

— А на что мы будем жить? — спросила она.

— А ни на что — будем голодать, как раньше. Кто сказал, что обязательно на что-нибудь жить, работать, есть? Будем оба голодать; либо оба будем работать, либо оба будем голодать. Обещаешь мне, да?

Она улыбкой и кивком головы пообещала ему, как взрослый человек ребенку, и вечер закончился, как обычно, — с Двойрой на плече носился он по студии и предавался мечтам о далеких великих планах.

Назавтра утром, когда Двойра поднялась и собралась на работу, Бухгольц остановил ее, преградил дорогу и запер дверь.

— Не пойдешь. Если ты пойдешь, сразу же пойду и я.

— Но ты ребенок, ведь один из нас обязан что-нибудь делать. Ты не можешь делать простую работу, ты создан для другого. Значит, я обязана ее делать. И ведь это же ненадолго, только до тех пор, пока мы чего-нибудь достигнем, пока ты создашь свое крупное произведение, а потом мне уже не придется работать.

— Да, я верю, что так будет, — она глядела ему в лицо и говорила со всей искренностью, исходившей из самой глубины ее глаз, — я верю, что ты великий, великий художник и рожден, чтобы создавать великие творения.

Бухгольц замолчал, притих. Вдруг он схватил ее за руку и встряхнул изо всей силы. Он хотел что-то сказать, но сдержался и вместо этого выпалил:

— Но сегодня ты не пойдешь работать. Только сегодня, я прошу тебя; сегодня будем бродить по улицам. Посмотри, снег выпал. Идем, идем, а то его сгребут раньше, чем мы выйдем. — Бухгольц, радостный, тащил за собой Двойру на улицу.

Глава восьмая

Идея

Наступил крайний срок, дальше ждать Двойра уже не могла, не только из-за боязни огласки, но из страха перед самой собой — она начала опасаться, что пробуждающееся в ней станет ей слишком близким, слишком родным, тогда уже невозможно будет от этого освободиться…

Поступить так было для нее делом решенным. Она считала, что «это» — нечто мертвое, болезнь такая, от которой она должна как можно скорее избавиться, в ней вдруг возник страх перед «этим» — боязнь, что скоро уже не сможет сделать того, что решила, потому что в ней стало появляться какое-то отношение к «этому».

— Необходимо избавиться от этого, я обязана так поступить ради Хаскла — мне же нельзя, нельзя, — слезы выступили у нее на глазах, — ни одного дня больше нельзя ждать.

Но к кому пойти? С кем посоветоваться?

Она размышляла об этом, возвращаясь однажды вечером домой, и вспомнила мисс Фойрстер, учительницу вечерней школы. У Двойры, на душе посветлело.

Почему я до сих пор не подумала о ней? Она — женщина, решительный человек и часто мне говорила: «Девочка, всякий раз, когда ты будешь в затруднении, приходи ко мне», Вот и посоветуюсь с ней. Ничего у нее, кроме совета, не попрошу, сказала себе Двойра, в таких делах только женщина знает, что посоветовать.

Она поехала к мисс Изабелл Фойрстер.

Учительнице она со всей доверчивостью открылась и говорила, оправдываясь:

— Не могу же я иметь ребенка, не могу поработить Бухгольца, не могу допустить, чтобы он работал вместо меня. Что из него получится? Если ему станет известно, что я беременна, он не даст мне работать, наберет заказов— лепить бюсты с фотографий, как уже однажды хотел это сделать, и ничего из него не получится. — Двойра не могла удержаться от слез.

— Не плачь, девочка, — учительница обняла ее.

— Не знаю, хорошо ли я делаю, но не могу допустить, чтобы Бухгольц пропал из-за меня, пропал на всю жизнь, чтобы он стал тем же, чем стал каждый из нас, — простым ремесленником. Ведь он совсем другой человек, — Двойра всхлипывала, уткнув голову в ладони, — ведь он создан для более высокого дела, неужели он из-за меня должен погибнуть? — Она не могла успокоиться.

— Не плачь, не плачь, — учительница обняла ее, как старшая сестра младшую, — я понимаю тебя.

— Если вы мне не поможете, я буду искать иной выход, а ребенка иметь не буду, — с твердой решимостью сказала Двойра, вытерла слезы и стала спокойна.

— Я помогу тебе… Понимаю, понимаю, — сказала мисс Фойрстер.

— Это должно быть сделано немедленно, в ближайшую неделю, во время праздников. Бухгольц выезжает за город. Он не должен об этом знать. У меня будет достаточно времени.

— Я разузнаю. Приходи в субботу, и я дам тебе ответ, — у меня есть друг, спрошу… Кажется, что смогу тебе помочь.

Двойра взяла ее за руку и произнесла, опустив голову:

— Как мне вас благодарить!

— Ты очень любишь Бухгольца? — неожиданно спросила мисс Фойрстер.

Двойра утвердительно кивнула головой:

— Да!

— И все же ты хочешь это сделать?

— Не то что хочу… Я обязана, — ответила Двойра, своенравно сжала губы и упрямо замолчала.

— Ты хорошая девочка. — Мисс Фойрстер обняла ее.