Люди и боги. Избранные произведения

Григорий уселся и стал лихорадочно записывать в свою книжку…

Когда они расходились, был уже день. Фрейер подошел к мисс Фойрстер и вдруг, ни с того ни с сего, спокойно сказал ей:

— Я не несу ответственности за все то, что он, — Фрейер показал на Ноделя, — творил весь вечер.

— Идиот! Я отвечаю. Я сам отвечаю за все! — ударял Нодель в свою тщедушную грудь.

Глава четырнадцатая

Успех

Спустя несколько дней в воскресном номере одной из крупнейших нью-йоркских газет появилась статья о Бухгольце. Статья была больше посвящена жизни Бухгольца, чем его искусству, а заголовок тянулся над всей полосой: «Крупнейший нью-йоркский художник живет в неизвестности на чердаке». В статье было перечислено все, что Бухгольц делает, как он зарабатывает на жизнь днем, работая в прачечной на Ист-Сайде, а ночью лепит из глины свои великие художественные творения. Он не учился ни в какой школе, все делает по собственному побуждению, и его произведения отличаются невероятной первобытной силой. Само собой разумеется, статья не преминула сообщить и о том, как дельцами и меценатами были сделаны ему различные предложения и как он всех их выставил за дверь, хотя сам терпел голод и прибегал к тяжелому физическому труду, чтобы поддержать свое существование. А его молодая красивая жена — не было опущено и это — вынуждена работать на фабрике только потому, что деловые предложения шли вразрез с его художественными убеждениями. И при этом был подробно описан скандал с одним «дельцом», которого Бухгольц спустил со всех ступенек. Статья была иллюстрирована фотографиями Бухгольца, его студии и его работ. Этими фотографиями, кстати сказать, снабдила своего друга Григория мисс Фойрстер. «Самсон», занимавший всю длину газетной полосы, производил сильное впечатление. Остальные оттиски получились менее удачно — были расплывчаты. Заканчивалась статья призывом: «Кто поможет крупному американскому художнику получить известность, устроив выставку его высокохудожественных произведений?»

В тот же самый день Бухгольцу нанес визит директор «фламандских художественных галерей» мистер Дэйвидсон, визит, некогда обещанный Мошковичем. Это был худой, подвижный, небольшого роста еврей с крупной бриллиантовой шпилькой в галстуке. Все было точно так, как предрекал Мошкович, — мистер Дэйвидсон хотел «единым махом» скупить все произведения Бухгольца, не только те, что уже созданы им, но и те, которые он создаст в течение ближайших десяти лет. Говорил он о десятках тысяч долларов; говорил, что поведет Бухгольца в Белый дом, добьется расположения самого президента «Юнайтед стетс»; говорил, что Бухгольц получит заказы на бюсты от «Рокфеллера, Джейкоба Шифа и других крупных миллионеров». Тут же, сразу, вынул он контракт и предложил Бухгольцу подписать. Но мисс Фойрстер была настороже и наказала Бухгольцу не подписывать никаких бумаг, пообещав, что сама раздобудет для него подходящий людей.

Через несколько дней пришли другие, осматривали скульптуры Бухгольца, что-то шептали друг другу на ухо. Ему снова совали бумагу на подпись. Когда Бухгольц отказался, они ушли, и на некоторое время наступило затишье — больше никто с предложениями не являлся.

Прошла неделя, другая, и наконец пришла мисс Фойрстер в сопровождении одной леди и двух мужчин — в их числе был мистер Григорий, вызвавший всю эту шумиху. Они очень серьезно разглядывали скульптуры Бухгольца. Незнакомый американец оказался знаменитым критиком, знатоком искусств (мисс Фойрстер шепнула на ухо Бухгольцу, что это знаменитый мистер Дэйвис). Этот второй американец был так же неразговорчив, как и первый. Молча и долго разглядывал он скульптуры Бухгольца, ничего не говорил, и только при виде скульптуры Двойры («Матери», как ее назвал Бухгольц) его холодное лицо несколько потеплело, в глазах появился блеск. Свое восхищение этой работой он выразил тем, что из выкуренной трубки высыпал пепел и набил ее свежим табаком. Он долго и серьезно любовался статуей, разглядывал со всех сторон, и наконец, обратившись к незнакомой миссис — пожилой женщине с загорелым от солнца лицом (Бухгольц все удивлялся — как могло ее лицо зимой загореть под солнцем), сказал, что перед ними, без всякого сомнения, самостоятельный первоклассный талант своеобразной первобытной силы, обладающий могучим глубоким чувством и интуицией, но лишенный школы, незрелый, и по этой причине его сила зачастую находит грубое воплощение.

Потом он беседовал с Бухгольцем, расспрашивал, где он учился… Узнав, что Бухгольц, собственно, не посещал до этих пор никакой художественной школы, только учился недолго рисованию в вечерней школе еврейского просветительного учреждения, мистер Дэйвис снова обратился к пожилой леди:

— Немного Европы — Рима, Парижа — вот все, что этому молодому человеку нужно… Ему необходимо повидать, что другие сделали до него, — пусть ему всякий раз не кажется, что он открывает Америку. — Мистер Дэйвис дружески улыбался Бухгольцу.