Люди и положения (сборник)

Дом-гроба́ поглядывал восемью глазами с куриной слепотой гераней в стеклах (о, этот запах цветочного горшка!) вдоль жестяно-гвоздильной улицы. Название ее было «Прогонная» и черный палец «к сапожнику» указывал и, – куда гнать. Он мог быть истолкован двояко – этот черный палец…

На ней постоянно дул сквозняк. Одна щель выходила сквозь все восемь заплесневевших разгераненных глаз тремя такими же с затылка. На сквозной двор – дальше, через Неву, на Охту.

Там был лес, туда тянуло пригород в праздники. И эхо условленного оклика «рябина-рябинушка!» долетало оттуда, как «нуу штоо?!». Этим кончалась щель. Дальше была уже географическая карта Европейской России и – в бинокль ее не было видно.

Другая – с противоположного конца. – На этой щели была надпись «Чайня С. Букетова».

Синяя вывеска, – недавно выкрашенная, пахла дешевой шоколадкой в желатиновой обертке с вклеенным ангелом или букетом, той, которой украшают елки в пригородах их благотворители (из года в год снимая и пряча в жестяную коробку до следующих вихрастых поколений).

На вывеске С. Букетова по естественной ассоциации вывесочных дел мастера – два розовых букета (наследственной герани в рыжих глиняных вазочках).

Не жил ли С. Букетов в грободоме? И не нарочно ли «чайня», имевшая такой же мезонин и шпиц на нем, и высунулась брюхом вперед и отошла на мостовую два лишних шага, чтобы беззастенчивый Эс. Бук (назовем вкратце) мог всеми восемью подслеповатыми оттуда наблюдать из-за сербаемого и студимого блюдечка (с букетами же) и одурманенного соседством с ним самовара – свой увеличенный «с расчетом на сто персон» самовардом и гордо домысливать, мокая усы и приглаживая к шее бороду, о том, что – переулок-то, собственно, наш , ибо на нем, окромя сапожника Семиона Владимирова, никто не вывесил вывесок и не приглашал к себе, и не потому ли (наконец да!) – и называется он «Прогонный», что по нему не столько раз проходят глупые рогоживотные на пастбища, сколько бегает Мишка, Терентий и прочие половые чайного дома Семиона Букетова и Сам старший тезка сапожника, Семион Титыч Бук., как крещен был маститый «чаепытыч» добрососедством с неоскорбительным дружелюбным лукавством… Елочным благотворительством казалась вывеска, и ей не приходилось жаловаться на неблагодарность.

Посетители захаживали, засиживались и хвалили… Этим людям, чьи чаянья не кончались, а лишь начинались за чайной вывеской, <…> холились чаянья, о которых в голову не приходило потребляющим густой, на соде настоянный кипяток.

Чаянья эти простирались вплоть до вещей политического порядка. Вплоть, например, до мечты о конституции (купеческой), где бы благородные роды принуждены были сесть рядом с благородным капиталистом в столь засаленной поддевке, пахнувшим канарейкой и цветочным (геранным) горшком, чьи бороды напоминали запыленные и сбившиеся от частой мойки тюлевые занавески.

Круто деревянными были шаги по этому переулку, когда на утренней и вечерней заре приходили, мыча, животные, пахло временами Ноя.

____

Никифор припомнил осень прошлого и лето будущего года.

Он вспомнил, как ветер, дувший постоянно вдоль Прогонного, взметал бумажки; бумажки танцовали. После танцовали девушки; на них были цветные косынки: – гурьбой они вошли и вышли со смехом, относящимся к нему, – со смехом, полным молодых восторгов странному, так взволновавшему их посетителю и доброго пути ему, – вытанцевали, а не вышли они на крыльцо, и еще ветер долго доносил обрывки звонких голосов, как клочки дорогих писем, разорванных и пущенных по ветру.

Два года, прошлый и будущий, дугой перегибались над настоящим – таким недотрогой, – хохотали и радовали. Алгебраическая формула с двумя неизвестными, веселая шарада – наслаждение для гибкого, свежего, требующего движения ума. Темперамент был окован ненужной миссией. Меловою маской миссии прикрыли и хотели придушить румянец. Маска срывалась, румяня щеки еще сильнее.

Но слепщик шел рядом и примеривал белые, как гипс, слова к душе взбунтовавшегося вдруг спутника.

Он и он : у четырехскулого появилась тень и раздражала. Игра случайно находила новые поводы, тема варьировалась. Кин играл.

5

Комната

Занавес опять отдернулся, открыв болото и четыре корпуса; один был институтом, остальные – приютом сумасшедших – материалом института, здесь их изучали. В них искали разгадку – ключ к бытию. Свое падение неизбежное старались знать заранее, к этому выработался элементарный вкус. Кин вышел – пригород торжествовал : галерка хлопала им сумасшедшими домами.

Никифор и Даниил искали комнату. У них был старый адрес брата, оставшегося в следующей паре: «Морев – рабочий цеха медников. Екатерининская 9.1». Они дошли. Хозяева их знали по фотографиям, оставшимся от прежнего жильца. Их напоили чаем с леденцами, сырыми блинчиками из картофельной муки (по рюмке водки) и показали комнату: ту самую, в которой жил Глеб. Алексей Михайлович Морев обещал пристроить на завод.

– Что, не хотите быть табельщиками?