Люди под Дождем. Избранные беседы за 5 лет

Райкин: Конечно да. Мы не очень хорошо проходим это испытание свободой, я имею в виду, мы все — от начальства до самого «не начальства». У Достоевского в «Записках из подполья» написано, — Достоевского просто надо читать начальству, и не нужно будет иметь целый штат каких-то других людей, — так вот, там написано, что нас только освободи от опеки — мы тут же попросимся обратно в опеку. Это абсолютно в нашем рабском менталитете — опять захотеть в тюрьму. А знаете почему? Потому что внешняя свобода предполагает очень много «нельзя» внутри: нельзя воровать, хамить, клеветать и так далее. Это как раз и есть культура — внутренние запреты. Когда они внутри человека работают — тогда можно давать ему свободу. А когда внутренних запретов нет — тогда свободу внешнюю мы понимаем как свободу хамить, клеветать, воровать и так далее.

ТАРАТУТА: КОНСТАНТИН АРКАДЬЕВИЧ, НА ЧТО ВЫ ХОДИТЕ В ТЕАТР, ЧТО ВЫБИРАЕТЕ?

РАЙКИН: ПО НАВОДКАМ ХОЖУ, Я ОЧЕНЬ ДОВЕРЯЮ САРАФАННОМУ РАДИО.

Таратута: Я хотела сказать, что сейчас самые популярные спектакли, если судить по медиапространству, — это как раз сатирические памфлеты.

Райкин: Вы так считаете? Я бы так не сказал. Для меня это не самое интересное.

Таратута: А вы ходите на Богомолова?

Райкин:

Хожу. Это очень интересное явление, знаменательное для меня; он очень талантливый человек. Вы же — СМИ, и я не хочу свои внутренние оценки высказывать по телевидению. Если меня что-то возмущает — подойду и скажу ему. Я не могу сказать, что я безумный его почитатель. Как только я слышу, что его надо снять, запретить и наказать того, кто разрешил, — я однозначно хочу его защищать, и тут у меня кончаются все эстетические пристрастия. У меня к Богомолову много вопросов. Но когда хотят запретить — я однозначно говорю: нет, обязательно пусть это будет, и это должно быть. Только так я могу сказать, я за это костьми лягу.

Таратута: Вы в этой логике должны были первым посмотреть фильм «Левиафан».

Райкин: Я посмотрел, да. Это очень талантливое, замечательное и вообще интересное явление — Звягинцев и его картины. Но это не мое кино, это не мой взгляд на жизнь.

Таратута: Но это дискуссия для мирного времени.

Райкин: Да, абсолютно. Когда говорят, что нужно наказать, не дать денег, «верните деньги» — это мне кажется безобразием, абсолютным совком. Это что-то сталинское.

Таратута: Я хочу вернуться к власти денег и к независимости искусства в нынешних условиях. Как сейчас живут театры? Во-первых, вопрос об экономической обстановке. Сейчас кризис, закрывается все, что только можно. Но, как и с ресторанами, такое впечатление, что когда людям грустно, они чувствуют себя несчастными и обездоленными, они должны хотеть радоваться. Поэтому мне кажется, что люди сейчас охотнее ходят в театр. Или это моя фантазия?

Райкин: Нет, я тоже так чувствую, каждый день с этим сталкиваюсь. Более того, это мой кровный интерес, не только денежный, но и творческий.

САМЫЙ СТРАШНЫЙ СОН, КОТОРЫЙ МНЕ СНИТСЯ ВРЕМЯ ОТ ВРЕМЕНИ, — ЭТО КОГДА Я ИГРАЮ И ВДРУГ ВИЖУ, ЧТО ЗРИТЕЛЕЙ НЕТ, ОНИ УХОДЯТ. ЭТО КОГДА ТЕБЯ ЧТО-ТО ОПАЛИЛО ВНУТРИ, ТЫ ХОЧЕШЬ ВЫСКАЗАТЬСЯ И ВДРУГ ВИДИШЬ ЧЕЛОВЕЧЕСКУЮ СПИНУ: ЧЕЛОВЕК ТЕБЯ ПЕРЕСТАЛ СЛУШАТЬ.

Поэтому — нет, я вижу наш полный зал, вижу другие залы, и они тоже полные. Это не повод, чтобы успокоиться и сказать, что все равно все наладится, что, как часто говорят про искусство, оно все равно выживет. Нет, этим надо заниматься. Но я согласен с вами в том отношении, что маятник качается, и в самые тяжелые времена людей все же тянет к чему-то прекрасному.

Вот я езжу со стихотворной программой, читаю сложные стихи, совсем не элементарные, причем много читаю. У меня есть робкая надежда, что я, наверное, хорошо их читаю, черт возьми. Я бываю в каких-то совсем не столичных городах, и это имеет большой успех. Такая неожиданная публика, — казалось бы, она совсем не должна это воспринимать сейчас. Но люди устают от этих интернетовских, английских выражений пополам с матом и междометиями, они тянутся к другой речи, может быть, даже этого не осознавая.

Таратута: А насколько театр независим сейчас от московской власти, от федеральной?