Люди под Дождем. Избранные беседы за 5 лет

При этом есть какие-то вещи, вырывающие людей из повседневной ситуации. У людей очень востребовано то, что им дает возможность подняться над своей жизнью, куда-то вырваться. Не что-то музейное, старинное, не имеющее отношения ни к чему сегодняшнему, а то, что их самих подняло бы куда-то из очень трудной, агрессивной и неуютной жизни. Да и просто что-то очень смешное им нравится. Сатира, мне кажется, сейчас самый необязательный жанр в театре.

ПОТОМУ ЧТО, МНЕ КАЖЕТСЯ, СЕЙЧАС ЛУЧШЕ ПРОСТО РАССМЕЯТЬСЯ, ЧЕМ РАССМЕЯТЬСЯ ПРОТИВ КОГО-ТО. СМЕХ ДОБРЫЙ И ВЕСЕЛЫЙ СЕЙЧАС ГОРАЗДО ВАЖНЕЕ, ВОСТРЕБОВАННЕЕ И НУЖНЕЕ, ЧЕМ ЗЛОБНЫЙ ЯДОВИТЫЙ СМЕХ.

Таратута: Вам кажется, что людям нужно воспарять, а вовсе не погружаться в актуальную повестку дня?

Райкин: Дело в том, что сатира только обостряет то, что и так остро. Мне так кажется, может быть, потому что я работаю в Театре Аркадия Райкина, и я объелся этой сатиры в детстве, у меня легкая идиосинкразия.

Таратута: Мы с вами начали с того, что вы попытались объяснить время и рассказать о том, что вас раздражает или вызывает иное отношение, художественным языком. Должен ли театр сегодня обходиться без гражданского в творчестве?

Райкин: Да нет. Мы, так или иначе, очень густо занимаемся классикой, мы ее пытаемся делать современным языком, потому что классика для того и нужна, чтобы видеть сегодняшний день. Это же не музей какой-то. Зритель должен видеть и узнавать свою жизнь. Но, например, я очень интересуюсь и сегодняшними пьесами. Мы сейчас выпустим пьесу, которая была написана в 2014 году. Она у меня и у всего театра вызвала большой интерес. Мы ставим Мартина Макдонаха, который, мне кажется, на сегодняшний день лучший драматург из тех, кто пишет, кто вживую водит пером.

КОНЕЧНО, ТЕАТР — ЭТО ОЧЕНЬ ЖИВОЕ И ОТКЛИКАЮЩЕЕСЯ НА КОНКРЕТНУЮ ЖИЗНЬ ИСКУССТВО. НЕ ПЛАКАТНОЕ.

Вообще не надо путать искусство с плакатом по образцовому поведению. Я все время ощущаю, что я уже это проходил. И эти запреты я проходил — я про наш любимый мат…

Таратута: А почему вас так возмутила тема мата? Потому что без него не обойтись или потому что вы запрет имеете в виду?

Райкин: Потому что без него не обойтись. Главная функция искусства — отражать жизнь. Это увеличительное стекло, зеркало — как угодно, но оно отражает жизнь. Поэтому нечего на зеркало пенять, коли рожа кривая. Это борьба с зеркалами. Мат — это характернейшая особенность народной речи нашего времени. Так сложилось. Скорее, это плохо, чем хорошо, но так есть.

Любая жесткая, правдивая современная пьеса, сценарий, книга хочет отражать жизнь, и искусство становится все жестче. Поэтому, когда наш президент говорит: «Ведь Толстой обходился и Чехов обходился», — для меня этот повод не очень убедителен. Ведь и импрессионистов не было, и джаза не было — обходились Моцартом, Бетховеном. Но это же не повод запретить! А у нас запрещали джаз и джазовые инструменты… Искусство развивается. Да, Толстой обходился без мата, но есть великое искусство XX века, которое без него уже не обошлось, и уже XXI век не обходится, и величайшие современные произведения его используют, потому что искусство ищет более острых вещей. Ведь зрители, читатели закрываются, бронзовеют, толстеют кожей, и то, что производило когда-то шокирующее впечатление, уже не работает. Почему искусство становится более жестким, более агрессивным? Так исторически складывается, потому что оно ищет возможность проникнуть под толстую кожу читателя и зрителя. Поэтому, да, искусство стало более откровенным, наступательным, жестким. Нельзя повернуть этот процесс вспять.

КОГДА НАШ ПРЕЗИДЕНТ ГОВОРИТ: «ВЕДЬ ТОЛСТОЙ ОБХОДИЛСЯ И ЧЕХОВ ОБХОДИЛСЯ», — ДЛЯ МЕНЯ ЭТОТ ПОВОД НЕ ОЧЕНЬ УБЕДИТЕЛЕН. ВЕДЬ И ИМПРЕССИОНИСТОВ НЕ БЫЛО, И ДЖАЗА НЕ БЫЛО — ОБХОДИЛИСЬ МОЦАРТОМ, БЕТХОВЕНОМ.

Таратута: Запрет на мат — не единственный, он в цепочке некоторых запретительных процедур, касающихся свободы.