Люди с чистой совестью

До сих пор мы еще не показывали врагу нашего «бога войны». Понаблюдав за гористым берегом противника, мы определили, что обстреливает нас батарея из четырех орудий. Яша Михайлик, командир пушки, ловкий артиллерист, подавил врага. Резво мигавшая смертельными вспышками южная гора удивленно замолчала. Только разрыв наших снарядов эхом и басовитым гулом отозвался за рекой.

— Заткнулись! Надо ловить момент, — обрадованно крикнул Михайлик.

Перебежал по садам к концу улицы, где роты уже подготовились к броску.

— Бережной, Карпенко — справа! Бакрадзе, Сережа Горланов — слева! Бегом! В атаку! Захватите брод!

Не оглядываясь и не пригибаясь, люди двинулись с места бегом.

Через три минуты роты, достигнув брода, станут видны немецкой засаде. По рядам ударят немецкие стрелки и пулеметы. На том берегу видна была узкая полоска воды, а за ней одинокое дерево. А может быть, это немецкая машина?

На фоне неба и реки выделялась черная точечка. Рискованно, но надо было поддержать ребят.

— Яша! Перенеси огонь ближе! Вон к этой точке!

— К этой?

— Нет, правее! Вот!

— Там залегла немецкая засада?

Что ответить: да или нет?

С реки донеслось «ура», — словно детские голоса, приглушенные шумом реки. В ответ заговорили немецкие стрелки.

Яша, тщательно целясь, выпустил по указанной точке пять снарядов.

Роты уже были на другом берегу. Широким веером расходясь во все стороны, они захватывали шоссе. От Бережного мчался связной.

— Захватили шоссе. Только что снялась на передки немецкая пушка.

С этого берега слышен был сухой треск. Это Карпенко и Бакрадзе ломились на запад, в Черный лес, сквозь валежник немецких застав и заслонов.

И уже через брод, по ступицу в воде, двинулся обоз.

Одной из первых шла тачанка Ковпака. Дед, кажется, подремывал на своем ложе. Но все же он заметил меня и приподнялся на локте.

— Меняй маршрут! Время потеряли два часа. Поняв? Шпарь по шоссе! Напрямик!

По взволнованному голосу командира я понял, что ленивая, дремотная его поза тоже «стратегическая». Раз Ковпак спит — значит, нет опасности, значит, нет тревоги в обозе, не паникуют в хозчасти, спокойнее на душе у раненых, следующих за штабом. Ведь недаром даже тяжело раненный за ночь спросит десяток раз приставленную к нему сестру:

— Ковпака видишь?

— Бачу.

— Ну що?

— Едет.

— Верхи? С автоматом? — И если ответ утвердительный, раненый лезет рукой под подушку, нащупывает холодную сталь пистолета.

Поэтому только в самые рискованные минуты хватался Ковпак за автомат. А чуть прошла опасность, он уже снова на тачанке.

— Ну що командир?

— На тачанку сел.

— Що робыть?

— Задремав.

— А ты добре видишь?

— Ага. Ось чуть даже, як хропе…

И раненый успокоенно закрывает глаза.

Вот почему «дремал» Ковпак даже тогда, когда ему совсем не до сна. Дремал, а из-под рукава все видел, и закричал нам вслед:

— Шпарь по шоссейке, хлопцы! Напрямки!

Обогнав роту Карпенки и Бережного, я передал им приказание командира.

Гремит по щебню шоссейки «Станислав — Калуж» Наша колонна. Кони непривычно ступали по камням. С тревогой поглядывали командиры на восток. Вот-вот забрезжит рассвет. Мало ночного времени, ох, как мало! Медленно двигалась колонна, и нет сил подогнать ее. Рассвет застал нас в селе, оно тянется к Черному лесу длинным рядом опрятных хат. Ободренные свежим воздухом, кони и люди сами, без приказания, перешли на рысь.

Мимо удивленных гуцулов, поглядывавших из-за заборов, калиток, окон, пронеслась, вздымая пыль, эта сказочная рать. И хотя уже полчаса шло движение по селу, никто из партизан не промолвил с жителями ни слова — некогда. Из переулка на дорогу выскочил велосипедист. Он изумленно остановился недалеко от моей тачанки. Колеса сильно запылены — видимо, ехал издалека. Я подозвал его. Выяснилось, что он вчера вечером выехал из Станислава. Поляк, родом из этого села. Работал на паровозоремонтном заводе. Еще вчера рабочие бросили работу на заводе и разбежались по домам. В городе паника. Гестапо то ловило людей, то выпускало их. Наиболее важные гестаповцы на легковых «автах» укатили куда-то. Всю ночь в городе никто не спал.

Позади моей тачанки гарцевал неутомимый Базыма.

— Так. Интересно. Да оно и понятно. Артиллерийскую канонаду услыхали тут впервые, — сказал он.

Это верно. Война в сорок первом году прошла мимо. Она не только пощадила, а совсем не затронула стоящий в стороне городок. Главные силы молниеносно сцепились севернее, там, за Днестром, на магистралях Львова, Ровно, Киева. И первые пушки, заговорившие под Станиславом летом 1943 года, были партизанские.

Связные, слышавшие мой разговор с рабочим-паровозником, уже понеслись по ротам. Они ведь были не только связными, развозящими приказы командиров; они были еще и «внештатными» политработниками. А уж кто-кто, а Мишка Семенистый знал, как важно во-время ободрить бойцов, рассказать им, пусть и не совсем достоверную, новость.

— Не спится гестаповцам в областных городах. Хлопцы, веселей!

И я видел, как следом за маленьким всадником уставшая пехота вскидывала повыше ремни автоматов и прибавляла шаг. Бодрее смотрели бойцы вперед.