Мы замерли, увидев глаза Ленкина. Но в этот миг над лесом возник быстро нарастающий звук. На нашу длинную, узкую просеку с воем несся бомбардировщик.
— Ложись! — крикнул комендант Петро Скрыльников. — Пикирует.
Четырехголосым визгом нарастал смертельный звук. Все шарахнулись в лес.
Лишь два усатых человека застыли друг против друга. Вдруг Ленкин ловкой подножкой сбил комиссара с ног. Шепнув или крикнув «лежи», он прикрыл его собой. Треск веток раздался почти одновременно с его словами. Рядом с просекой, повалив две ели и вырыв четыре воронки, грянула серия бомб. Удивленно ахнуло и пошло перекатами по лесу эхо разрыва. Несколько секунд падали комья лесного чернозема и срезанные ветки. А хвоя еще долго осыпалась дождем, покрывая ровным зеленоватым инеем лица двух убитых на возу.
Ленкин и комиссар поднялись на ноги. Постояв немного, не глядя друг на друга, разошлись каждый в свою сторону.
Комиссар молча шел лесными квадратами к штабу.
«Мессеры» обнаружили только приблизительное место нашей стоянки и взяли на прицел окружающие четыре-пять квадратов. Они бесновались и бомбили лес по «площадям», и без особого эффекта. Правда, бомбы ложились близко, но благодаря хорошей маскировке лагеря — мимо цели!
Шагая рядом со мной по лесу, Руднев говорил смущенно:
— Нервы, понимаешь, нервы. Не столько вреда и потерь от этой авиации… Но выматывает, сволочь, людей. Видно, не привыкли мы еще к такому виду войны. Вот набросился я на Усача напрасно. Оскорбил его…
— А ведь он… мост взял сегодня…
— Знаю. Тем более досадно. Не сдержался…
Мы забрели в гущу леса. К штабу из батальонов приводили пленных. Нужно было заниматься своим делом.
Спросил коменданта:
— Пленных много?
— Хватит, — самодовольно отвечал Петя Скрыльников, комендант штаба, высокий, складный, всегда веселый сержант из керченского окружения, попавший в наш отряд месяцев десять назад.
Поручив Мише Тартаковскому выслушивать вранье всех пленных, я отобрал себе только двух. Один был лакей из букачевского ресторана, неизвестно почему задержанный кем-то из наших партизан. Второй — лысенький австриец небольшого роста, без кителя, в «мирных» подтяжках. На подтяжках висели полувоенные штаны все в карманах с металлическими кнопками.
Хлопцы уже сообщили первые сведения о нем: это был шофер, ездивший в последние дни между Львовом и Станиславом. Разъезжал он неспроста. В первую мировую войну он был у нас в плену и сносно говорил по-русски. Погоняв австрийца-шофера различными, ничего не значащими вопросами, так просто, чтобы запутать его, я быстро спросил:
— Войска возил?
— Яволь! — торопливо ответил австрияк.
— Много? — не сбавляя темпа допроса, продолжал я.
— Яволь.
«Не дать ему передохнуть и одуматься», — была мысль. И сразу в упор:
— Какие части?
— Четвертый и шестой эсэсовские полки, — без запинки отвечал шофер.
— Смотрите, говорите только правду, — пригрозил я.
— Яволь, только правду.
— Почему вы скрыли тринадцатый полк?
Прямо глядя мне в глаза, австриец ответил:
— Тринадцатый полк разбит под Тарнополем.
— Разбит? — облегченно выдохнул я.
— Яволь.
— Откуда вам известно это?
— Мне говорили шоферы. Они пешком пришли в Тарнополь.
— Где они сейчас?
— Их пересадили на наши машины. Они работают на смену с нами.
«Попробовать схитрить, проверить».
— Вы говорите, третий и восьмой полки перевозили из Львова в Станислав?
— О нет. Я сказал — четвертый и шестой эсэсовские охранные полки.
— Где они расположены сейчас?
— Четвертый полк выехал из Станислава на юг. Село Рус… Рус… — и он запнулся. — Не помню точного названия. Оно начинается слогом «Рус»…
«Ты делаешь на этом «рус» передышку! Нет, я тебе ее не дам!»
— … и остановился там?
— Яволь.
— А шестой?
— Кажется, остался в Станиславе.
— Попробуйте вспомнить название села.
Он честно рылся в памяти. Напряженно раздумывал. Даже испариной покрылась лысина. Виновато развел руками.
— Не могу вспомнить.
— Вы были в этом селе?
— Яволь. Два раза.
— Опишите мне его.
— В глубокой лощине большое село. Справа огромный лес. Слева и впереди — синие горы.
— Село у подножья Карпат?
— Да, да! Карпаты видны оттуда.