Люди в летней ночи

И вскоре профессор уже удалялся по дороге, шагая опять-таки в соответствующем ритме, — по тому, как он шел и где при этом были его руки, человек знающий мог определить, в каком настроении шествует своим путем профессор. Теперь левую руку он сунул в карман пиджака, правую заложил за жилетку, а голову держал как обычно. Настроение у него было явно не из худших, он испытывал некоторое удовлетворение, старая кровь его как бы разгорелась и без вина тем, что ему вполне удалось оказать человеку помощь, молодой, хорошей, красивой, беззащитной девушке… Приступ болезни тяжек, но девочка выдержит — я послал рукой ее мозгу приказ, чтобы выдержала, — рассуждал старик, шагая, и улыбался, посмеиваясь над своей уверенностью.

Сознание Сильи будто бы уплывало от нее на странных волнах в холодный морской простор, красками которого были лишь синяя и золотая. Вдалеке маячила гавань отправления, вчерашняя косовица, и вечер, и приход на танцы, и все это было чем-то единым… Вскоре она опять лежала в утренней прохладе, кто-то сжимал ее так, что в правой стороне груди неприятно кололо. «Не так сильно, милый», — различила София, осторожно пытаясь разбудить Силью для врачебного осмотра. Доктор стоял и ждал, вид у него был серьезный, и София застеснялась, что Силья сказала так, но этот чужой господин, похоже, и не заметил, он лишь делал, что положено, а Силья дрожала сидя…

Ей было лучше, когда профессор вновь пришел какое-то время спустя и принялся менять компрессы. Тогда эта комната все больше напоминала комнату в старом доме, там, возле Микколы, а профессор был как отец — вот-вот появится лунный свет и будет слышно потрескивание мороза… Но ведь на улице лето, там, перед домом, мыс, в конце которого березняк, сейчас красивая и мягкая воскресная ночь, какой-то молоденький незнакомый парнишка плывет в лодке по озеру… Сменив компрессы и опуская Силью обратно в постель, профессор заметил, что она почти намертво вцепилась в его шею. Теперь свой тайный приказ выдержать он послал нервам и подсознанию Сильи уже тогда, когда голова ее лежала на его левой ладони, а правая ладонь ощущала, как в груди девушки колотится сердце.

Уже со следующего дня состояние Сильи изменилось. По утрам она была в полном сознании, видела и понимала, что лежит в большой комнате в Кулмале, и старалась съесть и выпить то, что ей давали. Но вечерами и ночами она пребывала в сине-золотой стране, где острова золотые, поверхность воды — голубая, как самый красивый шелк, и небо тоже. Там она плыла вперед, являлась куда-то, где ее очень уважали, где людей с ее парусника как бы заслоняли некие существа, которые почитали ее. Она искала их короля, и ее проводили к нему; поклонившись и сделав глубокий книксен, она посмотрела туда, куда ей указали, но увидела лишь смесь золотого и голубого, будто горевшую в том месте, которое было королем. Тогда она попыталась снять туфли, но какое-то существо рядом с нею указало на ее ноги, и она сама увидела, что уже босая. И ноги ее были совершенно здоровыми и белыми, хотя она думала, что у нее на правой ноге небольшая шишка, и стеснялась этого… Но теперь, увидев красоту своих ног, она набралась смелости и сказала королю, который был лишь горящей смесью голубого и золотого: «Смотри, я такая, какой ты меня сделал, не я ли — молодая лоза винограда? Не цвету ли я? И не принадлежит ли мне мой друг? Он держится за этот побег лозы, который есть я, и целует цветок, который таится во мне, — его дыхание придает мне силы, его душа остается в моем цветке…»

София пыталась дать Силье прописанные врачом лекарства. Силья проснулась в полном сознании. «Во сне я была в передвижной школе — или в конфирмационной? Кто-то произносил проповедь». Лицо Софии было весьма озабоченным, ведь такие речи — знак неутешительный. Что же делать, Матти ведь запретил всякие разговоры о делах душевных — «твоя душа, даже когда ты поешь в церковном хоре, не столь чистая и зрелая, как у Сильи». Но тут же Софии пришло что-то на ум — ей наверняка не повредит, если я прочту из Псалтыря какой-нибудь красивый псалом. И она спросила, что Силья думает об этом. Больная ничего не ответила, но, увидев в руках у Софии большой Псалтырь, воскликнула: «Только не читайте про эту ужасную гибель Иерусалима!» — «Да про это я, дитя милое, и не собиралась». Силья закрыла глаза и выглядела страдальчески, у Софии пропала охота читать, и она больше не повторяла своего предложения. Но в следующем забытьи Силья видела что-то сине-серое и там — своего отца, недоуменно, почти противно улыбающегося и рассказывающего что-то о ней, Силье. Затем он увидел ее взгляд, отпрянул и как бы отпустил ее, и она двинулась туда, где бывала обычно.