Люди в летней ночи

И все сохранилось, нынешний вечер угрожал стать гораздо более головокружительным, чем был вчерашний. Когда она наконец поднялась на ноги и пошла — в ту сторону, куда опускалось и солнце, — она чувствовала сильный озноб и головокружение. Она обошла гору и вышла на западный склон, где били источники. Она нагнулась и, зачерпывая горстью, стала пить холодную, как железо, воду, которая приятно освежала ее пересохший рот, но при этом вызывала еще более сильную дрожь от озноба. Теперь она чувствовала, что ей надо скорее в постель. Что ж теперь с нею будет? Вернуться в Рантоо? Нет, ни при каких условиях! Уж лучше улечься у корней того дерева… Но усиливающееся мучительное состояние вынуждало ее все же брести дальше, пока она не увидела внизу крыши Кулмалы, впервые — с этой стороны. Там по крайней мере должна быть дома Лайни.

Силья спустилась к воротам, где скотина Кулмалы уже дожидалась вечера. Оказавшаяся во дворе Лайни видела удивительное появление Сильи и смотрела во все глаза, как она без обычного разговора, затеваемого по приходе, устремилась мимо нее в дом. И Лайни не придумала ничего лучше, только задавала вопросы: «Как это ты пришла с той стороны? — Где ты была? — Разве ты не из дома? — Разве ты не видела матери?» — «Видела я ее, видела, и там была я, но теперь дай мне чего-нибудь — есть у тебя молоко? — подогрей его — я плохо себя чувствую».

Девчонка все же никак не могла приняться за дело — это же ужасно странно, что Силья вот так пришла оттуда, с горы. Девчонка все продолжала расспрашивать и допытываться, Силья сказала устало: «Перестань», — и бессильно вытянулась на той кровати, на краю которой сидела вчера в перерывах между танцами. Теперь ее била сильная дрожь, и она пыталась натянуть на себя постельное покрывало. Глаза ее были закрыты, изо рта, прикрытого рукой и покрывалом, вырывался иногда громкий стон. Теперь и Лайни уразумела, что ей больше ни о чем не стоит расспрашивать Силью. Оставив ее, она подалась в Рантоо за матерью. Однако же, идя через двор Камраати, девчонка успела поведать о странном происшествии тамошней хозяйке; когда София спешно вернулась из Рантоо домой, хозяйка Камраати была уже в Кулмале, в избе и торопливым шепотом принялась объяснять, что успела заметить за это время у Сильи. «По-моему, у нее с головой не в порядке, ничего не понятно, что она хочет сказать; что-то про жатву и снопы, что, мол, конец надо сунуть под перевязку и нельзя оставлять торчать». — «Нет, оставьте все-таки просто так, дайте я сохраню это, — сказала тут Силья и, открыв глаза, посмотрела на Софию, хозяйку Камраати и Лайни. — Нет, с головой у меня в порядке, но у меня ужасный жар — и мне холодно», — добавила она.

— Что же мне теперь делать? — запричитала София. — Ведь в таком состоянии ее никуда везти нельзя.

— Позвольте мне побыть здесь, прошу вас, Бога ради, получите и вы то, что просите, — не могу я туда пойти, София, миленькая.

— Неужто у нее душевная болезнь? Уж не привезти ли пастора? Если она теперь помрет без покаяния, нам вечно мучиться…

Уже и профессор торопился сюда по дороге и прошел прямиком в избу.

— Девчонка-негодница, до чего дотанцевалась, дайте-ка я ее потрогаю — ого, какие пары развела! Говорила она что-нибудь?

— Несла что-то непонятное — хозяйка предлагала привезти пастора взглянуть на нее.

— Вот-вот, а заодно уж кантора-псаломщика, у этого и нет иного дела, как ждать трупа — неделями — да и заплатить за место на кладбище, и за похороны, и за колокольный звон… — съязвил профессор, и вышло злее, чем он того хотел.

— Да-а, не всякому можно так мало заботиться о душе своей, как профессору, который надеется на мирскую мудрость.

— Ну оставьте хотя бы другие души в покое. Здесь-то надо поспешить с телом, так что хозяйка уж наверняка обречет себя на муки вечные, если не поспешит домой и не пошлет оттуда батрака, этого Таавети или Йеробеама или как там его, чтобы привез лекаря. Я заплачу.

Встревоженный, но уверенно действовавший профессор приготовил все, что нужно, для компрессов и сам принялся ставить их Силье. Девушка доверчиво обхватила старика за шею, пока он, и сам немного постанывая, накладывал компрессы на обнаженную верхнюю часть ее тела. Вскоре все было уже сделано, булавки застегнуты и девушка накрыта одеялом. Она, похоже, успокаивалась и вроде бы погружалась в сон.

Бабы смотрели растроганно, и хозяйка Камраати, несмотря на недавнее препирательство с профессором, не удержалась, чтобы не шепнуть какую-то пословицу насчет того, что добрый — он ко всем добр. Профессор еще легонько коснулся лба девушки и велел оставить ее в покое. Он и сам утихомирился и жестом показывал Софии и хозяйке Камраати, чтобы те удалились. Однако в передней он сказал:

— И вот что, София, не пускай туда баб каркать, самое важное лекарство для нее сейчас — покой. Держи чистую воду и цельное молоко под рукой, если она, очнувшись, попросит пить. Компрессы не снимай, пока врач не приедет, тогда уж он пусть делает, что знает.