Люди в летней ночи

Вот так сей молодой господин покинул Рантоо, и после этого о нем не было слышно до следующего лета, когда и о многих других господах услышали те же невеселые новости. Барышня Лаура — на основании того, что она видела под утро из своего окна, — считала сообщение о болезни матери выдумкой: просто этот мужчина хочет уехать. Но позже, услыхав, что через три недели после отъезда Армаса из Рантоо его мать действительно умерла, Лаура устыдилась своих подозрений, хотя никому о них не говорила.

А Силья — та, что осталась носить все случившееся в ту ночь в душе и теле своем, — упустила свое счастье, убежав тогда в погреб. Тот явившийся прощаться, отбывающий джентльмен был далекой тенью того любимого ею юноши, с которым она гуляла в вечерних сумерках среди цветущих кукушкиных слезок и в конце концов стала близка в розоватом свете зари на моховой постели. Когда Силья услыхала доносившийся из гостиной его голос, у нее инстинктивно возник страх. Душа ее в смятении, как бы спасая все обретенные ценности, обращалась в бегство от каждого приближающегося. Вся эта вилла, явившаяся было для нее домом ее далеких мечтаний, а в этих сокровенных вещах чем-то большим, сделалась теперь словно бы обыкновенным грубым домом, где хозяин ругается, хозяйка зевает, а деревенские парни и мужики спят со служанками. Этот показался даже еще хуже — потому что он был сперва таким хорошим. Силья чувствовала, что ей надо скорее выйти из дому, здесь она с каждым мигом чувствовала себя все хуже, потому что с каждым мигом усиливалась и ширилась новая жизнь ее души. Невозможно было подавить это, ибо тогда загнанное вглубь прорвалось бы наружу в крике. Силья чувствовала, что не может совладать даже с глазами. Когда господа отправлялись провожать отъезжающего, барышня Лаура заглянула в кухню и увидела там Силью, служанку. Силья не смогла сдержаться и посмотрела на барышню в упор. В этом коротеньком взгляде была просьба о помощи и поддержке, но в то же время и презрение. У Лауры вырвалось невольное: «Оох!» — и ее взгляд в свою очередь выразил, с одной стороны, восхищенное, почти завистливое изумление, но и одновременно глубокую неприязнь. Так две молодые и сугубо чувствительные женские души познакомились в тот миг окончательно и незабываемо.

К счастью, София пришла как раз тогда, когда Силья осталась во всей вилле одна. София была такой же спокойной и доброжелательной, как и всегда. И она принялась по-свойски подзуживать Силью тем, что сама заметила ночью во время танцев. Она с пониманием следила за выражением глаз девушки и действовала как обычно. Но она не на шутку изумилась и прекратила свои подначки, узнав, что молодой господин именно в сей момент всходит на борт судна. Только то и сказала Силья, не упомянув о болезни его матери, хотя и слыхала про это. Она догадалась о ходе мыслей Софии и, как бы немного наслаждаясь этим, позволила себе показать, что на душе у нее тяжело. Во всяком случае сочувствие Софии было на стороне Сильи.

Силья едва сдерживалась, чтобы не заплакать, прося Софию подменить ее этим вечером, ей, мол, непременно надо сходить в соседнюю деревню, у нее дело к портнихе и кое-что еще… София даже слишком поспешно согласилась: «Иди, иди, девчушечка, будь там хоть до завтра, уж я тут похлопочу, мне не привыкать, — иди себе…»

— Тогда я прямо сейчас и уйду, пока они не вернулись с пристани.

София смотрена на девушку все дольше, как на что-то хорошо знакомое, как на повторение чего-то из своей молодости. У нее пробудилось почти материнское чувство к этому беззащитному ребенку. Хотя она не думала плохо и о том, находившемся на причале, уезжавшем отсюда. Она не могла подумать, что этот молодой человек оставит столь красивую девушку на произвол судьбы — но если есть опасность, что так может случиться, то она, София, поговорила бы серьезно с Матти, профессором, уж он тогда наведет порядок. Хуже всего обстояло дело тут все-таки с Лаурой, хотя никаких отношений с молодым человеком у нее и не было, это теперь ясно.

Силья ушла. Провожающие, вернувшись, сперва удивились, потом им вроде бы стало неловко. Старого Матти-профессора никто не мог обмануть в подобных вещах. Что-то пробурчав, он напустил на себя усталый вид, как бы предупреждая, чтобы не вздумали ему ничего объяснять, поскольку не им просвещать его, как он обычно говорил. Он поднялся наверх, в ритме его шагов слышалась просьба не беспокоить. Вскоре он с портфелем и рыболовными снастями шагал к озеру. Это был его обычный маршрут, когда дома случалось что-то, что ему не нравилось. И он оставался на озере несколько часов, а вернувшись, столько же проводил у себя наверху, занимаясь исследованиями, пока не наступал черед сауны и затем ночного покоя.