Люди земли Русской. Статьи о русской истории

Собственник комнаты в Москве не только счастливец, но может стать при желании и советским рантье. Много старых москвичей и особенно москвичек-старушек, сохранивших свою жилплощадь, живут только ею. Ставит такая старушка свою кровать посреди комнаты, а четыре угла сдает по высокой цене четырем получающим «персональные» оклады, но бездомным специалистам, прописывая их в милиции «временно», как приезжих родственников. Такие старушки всегда очень строги к своим квартирантам.

– Профессор, вы сегодня ночью хлопнули дверью, а вы, товарищ инженер, безбожно храпели! Чтобы храпеть, ищите себе другую квартиру!

Пожилые люди, подчас даже с всесоюзно известными именами, теряются, краснеют и оправдываются, как нашалившие школьники, перед грозным начальством. Найти хотя бы угол в переполненной сверх всякой меры Москве – не шутка.

В рабочих поселках проще. Удастся заполучить счастливцу-стахановцу комнату, – глядь, через месяц в ней уже 12–15 человек: понаехали снохи, зятья, свояченицы и спят все на полу вповалку, а днем работают или шныряют по очередям.

«Знамя России»,

Нью-Йорк, 17 мая 1953 г

№ 85, с. 11–13.

«Горькая» улица

Но возвращаемся на Тверскую. Подходим к бывшему генерал-губернаторскому дому. Дворцом никто не называл его в старой Москве, хотя и жил в нем в свое время влиятельнейший из Великих Князей – Сергей Александрович, которому венценосный брат его, Александр III, однажды протелеграфировал:

– Сергей, не изображай из себя царя московского!

Жил в нем и предшественник Великого Князя Сергея Александровича на посту московского главноначальствующего, «отец Москвы» – князь Долгоруков. Много рассказов и анекдотов сохранилось об этой яркой и колоритной для Москвы конца прошлого века фигуре одного из последних широких, размашистых и властных, типично московских бар. Рассказывают, что когда отставка Долгорукова была уже решена, то сменивший его Великий Князь Сергей Александрович сказал на каком-то торжественном обеде:

– Я так люблю Москву, что хотел бы жить в ней.

– А я, Ваше Императорское Высочество, так ее люблю, что хотел бы умереть в ней, – ответил со слезами старый князь.

В 1917 г. этот дом, ставший Моссоветом, гремел. С его балкона беспрерывно лились зажигательные речи теперь расстрелянных вождей революции Каменева, Зиновьева, Муралова. Потом он затих. Теперь Моссовет – лишь бюрократический центр управления городским хозяйством, много меньший по значению, чем старая городская дума.

Напротив, над стройной колоннадой николаевского ампира, высилась прежде пожарная каланча. Теперь она снесена. Снесены и стоявшие за нею дома Столешникова переулка. Широкий пустырь простирается вниз, до самой Петровки. Кому нужна эта огромная площадь в центре Москвы, по которой и трамвай не проходит, – рядовой обыватель не понимает. Но у военспецов свое мнение.

– Великолепный сектор для пулеметного огня, вплоть до Лубянки! Здесь уж, поверьте, ни к Кремлю, ни к НКВД, в случае чего, ни один человек не проскочит.

Ради этого «в случае чего» безжалостно вырублена липовая сладость Тверского, Новинского, Зубова и других московских бульваров, сбрита краса Москвы – зеленая кайма кольца Садовых улиц: Кудриной, Триумфальной, Самотечной, Сухачевской…

Но варварские уничтожения зелени на улицах столицы не мешают большевикам кричать во все горло о ее озеленении. Это озеленение – маленькие ковровые клумбочки на площадях.

«Если написано: се лев, а не собака, верь писаному, а не глазам своим», – говорил еще блаженной памяти Козьма Прутков. Советская пропаганда широко применяет эту бессмертную формулу.

Прежде прямо на губернаторский дом конный Скобелев, взмахивая обнаженной шашкой, лихо вел своих бронзовых солдат. Потом на его месте стоял серый цементный обелиск весьма потрепанного и жалкого вида, а под ним – древнегреческая дева с венком. Это был один из первых памятников революции. Кому или чему он поставлен, никто уже не помнит теперь, но всем известно и часто повторяется под шумок сатирическое стихотворение, написанное о нем Сергеем Есениным, столь же остроумное, сколь и непристойное. Но «темпоре мутантор»[137]. Сняли и его.

Ветчина и человечина

Идем по Тверской дальше. Направо – густое скопление элегантных авто. Два безупречно одетых, подтянутых милиционера в белых перчатках, оба – красавцы на подбор, дирижируют непрерывной вереницей подходящих и отходящих машин. Шикарные дамочки, солидные полные мужчины в каракулевых, а то и бобровых шапках и воротниках выходят, нагруженные пакетами и свертками, из вращающихся стеклянных дверей. За некоторыми разукрашенные галунами грумы выносят таинственные плетеные коробы. А за стеклами широких витрин – все радости мира – сочащиеся янтарным жиром балыки, розоватый атлас нарезанной семги, горы золотых мандаринов, сочных тяжелых груш, каскад разноцветного винограда.

Что это? Чудо? Уэлльсовская машина времени перенесла нас в «проклятое царское»?.. Быть может, мы спим или галюцинируем?