Люди земли Русской. Статьи о русской истории

Эти очерки были написаны мною на основе впечатлений, полученных при посещении Москвы до начала сороковых годов. Я опасался, что они уже устарели и не пускал их в печать. Но в конце прошлого 1952 года мне пришлось встретиться с «новейшим» эмигрантом, жившим в Москве до начала того же года. Совместно с ним я проверил, исправил и дополнил мои собственные записки. Думаю, что в их настоящем виде они соответствуют современности, неточностей в них будет мало, и они будут интересны старым москвичам.

У стен Кремля

– Остановка на площади Революции! – выкрикивает властолюбивая трамвайная кондукторша (властолюбие – неотъемлемое качество московских «хозяек трамвая»), протягивает руку к шнурку звонка, но не дергает за него, а напускается на бабу с мешком: – Ты про Кудрину спрашивала? Вот она, Кудрина! Чего не слазишь?

Старая Москва, крепко вросшая восемью столетиями в политую кровью и потом землю своих семи холмов, упорно борется с захлестнувшей ее волной взбаламученного невиданным лихолетьем русского моря…

В дореволюционной Москве было около полутора миллиона жителей. Это были москвичи, выпестованные той особой московской традицией, которую так глубоко чувствовал и любил Пушкин, учившийся русскому языку у московских просвирен, которая нерушимо сковывала в единый монолит всю Москву «сорока сороков» от золотой главы Ивана Великого до трущоб Хитрова рынка, от расписных сеней Грановитой Палаты до своей, особой московской мостовой. Даже пряники были, так и называвшиеся «московская мостовая»…

Теперь население Москвы перевалило за четыре миллиона. Из них три с большим гаком – москвачи, наползшие в Москву, как муравьи, со всех концов Руси, да и не только Руси, а Бог весть откуда. Московский обычай им чужд, чужда и московская акающая речь, не говоря уже о памяти (только памяти!) о московских святынях.

Где они, эти святыни? За зубчатой Кремлевской стеной скрыты мощи Московских чудотворцев, гробницы царей Московских. Туда москвичам входа нет. А перед стеной – уродливый ящик из наворованного в музее Александра III кроваво-красного мрамора[131]. В нем – восковая кукла в стеклянной будке.

– Проходить, не останавливаясь, рук в карманах не держать! – неустанно выкликает дежурный. Штык у входа, штыки у стеклянной будки с куклой, штык у выхода и сверлящие глаза филеров.

Бездушная мертвая кукла страшится живой Руси. Страх замыкает пред Русью ворота русского Кремля. Жутью темной души убийцы, глазами злого волка-оборотня горят по ночам красные звезды на его седых башнях и колют темное небо яркие стрелы прожекторов с окружающих стены зданий.

Тяжкие трехсаженные стрелки Спасских часов мерно свершают свой круг. Они укажут час, предел наваждения, чар и ков[132]

волка-оборотня.

Красная площадь, одна из немногих московских площадей и улиц, официально сохранивших свое древнее славное имя. Большинство переименовано, но новые клички прививаются туго даже среди москвачей. Лубянка не только сохранила свое имя, не приняв нового «шефа» – Дзержинского, но даже передала его всему гнезду заполнивших ее и прилегающие переулки учреждений НКВД-МГБ, стала подлинно «всесоюзной» улицей. Тверская, переименованная в улицу имени Горького, нашла себе в московском просторечии саркастически двусмысленное название «Горькой улицы».

Но старый москвич растеряно оглядывается, попав на новую Красную площадь. Бронзовый Минин уже не указывает Пожарскому на святые стены Кремля. Памятник перенесен на спуск к Москве-реке и с площади незаметен[133]. Нет и великой московской святыни – Иверской часовни, срыты хранившие ее Воскресенские ворота, поставленные царем Алексеем Михайловичем[134]. Исторический музей, прежде гармонично включавшийся в общий ансамбль обрамления площади, теперь одиноко и несуразно торчит своими башнями между двух огромных пустырей, т. к. за ним, по направлению к Тверской, ширится новая площадь на месте снесенных домов и части Охотного ряда, потчевавшего старую Москву русскими деликатесами: провесной астраханской икрой, сибирскими рябчиками, кирсановскими окороками, невским сигом, знаменитой громовской сельдью.