Люди земли Русской. Статьи о русской истории

Немецкая колония в Москве тотчас же помогла вновь прибывшему, подыскав ему в Тульской губернии место техника винокурения. И вот, Карл Фердинанд очутился в самой гущине неизвестной ему русской крестьянской стихии. Понять ее было Рунге на первых порах довольно трудно, в силу того, что он не знал тогда ни одного русского слова. К счастью, в том же имении служил еврей, говоривший на жаргоне, и от него-то кое-как Рунге научался ломаному русскому языку. Но, думается, его успехи в этом учении зависели не от качества преподавателя, а от того, что окружавшая немца-техника русская крестьянская среда была сама по себе вполне понятна ему, выросшему тоже в крестьянской, хотя и другого племени, семье.

Не обходилось без курьезов, которые начались с первого же дня по вступлении его в должность.

– Как нам звать нового винокура? – спросили через переводчика-еврея заводские рабочие.

Карл Фердинанд Рунге, как каждый добропорядочный немецкий бауэр, был глубоко консервативен. Поэтому он ответил вопросом:

– А как они звали прежнего винокура?

– Николаем Ивановичем звали.

– Ну, так и я буду Николяй Иванычем, – ответил Рунге и стал им на всю свою жизнь.

Сама собой изменилась в дальнейшем и его фамилия: из Рунге он превратился сначала в Рунде, а потом в Рундина. На эту фамилию в дальнейшем были выписаны и паспорта его детей, столь же многочисленных, как и у его саксонского папаши, но уже не знавших ни одного слова по-немецки.

Другой произошедший в первый же год пребывания Рунге в России курьез послужил первым звеном длинной цепи событий и действий, сопровождавших его вростание в русскую толщу. Мимо домика, в котором жил молодой немец-винокур, проходила дорога из села к заводу. За заводом был мостик через небольшую речку, за которой стояла деревня. Земство заставляло ежегодно крестьян этой деревни чинить этот мост, и эта принудительная работа выполнялась, конечно, кое-как: валили хворост на сваи, присыпали наскоро землей, летом тяжелые возы со снопами заваливались с него в реку, весной же полая вода снова сносила этот хворост, земство посылало урядника наводить порядки, собирался сход, на котором орали горланы, и все шло, как прежде…

Работа на заводе требовала от Николая Ивановича вставать в три часа ночи и он любил прежде всего выйти в этот час на воздух выкурить первую трубочку. Жизнь в деревне была проста, и штаны для этих прогулок не были необходимостью, а крепкое здоровье молодого немца позволяло ему прогуливаться без них даже и в трескучие морозы.

Однажды, на масленице, когда зимняя дорога была накатанной и гладко отполированной, из села в самом лучшем настроении духа возвращался ночью, в час прогулки Николая Ивановича, подгулявший мужичок. Проезжая по заводу, хоть и ночью, все же нужно себя показать. Подхлестнул он свою лошаденку, поровнявшись с одинокой фигурой Рунге, розвальни раскатились и угодили отводом как раз под колени немцу, который повалился в сани, и немедленно начал колотить в спину мужика.

Те годы были насыщены добродушием и патриархальностью. Мужичок ни в какой мере не обиделся и протестовал лишь по существу, как говорим мы теперь:

– Николай Иванович, за что ж вы меня дубасите? Ведь я по дороге еду!

– Не езди по дорогам, не езди по дорогам! – внушал ему Николай Иванович.

Во время этой дискуссии, они въехали на мостик и при новом раскате оба вместе с санями и лошадью свалились с него в незамерзавший зимой брод. Изба злополучного мужичка была крайней в деревне, и Николай Ивановичу пришлось наскоро обсушиваться в ней, чему помогла сохранившаяся за пазухой у мужика полубутылка, во-первых, а во-вторых, его дебелая дочка – Капитолина.

Испытывал ли бывший Карл Фердинанд нежные чувства Вертера, утверждать не берусь, но нехорошо жить одному молодому, добропорядочному немцу, и на Красной Горке он перевенчался с Капитолиной, а на деревенской «улице» запели новую злободневную частушку:

Капталинка наша дураПолюбила винокура.

Частушка доставляла удовольствие всем слушателям, а зерно ее фабулы – русско-немецкий альянс – двум его участникам. В результате этого альянса появился новый Рунге, записанный уже Рундиным, которого надо было окрестить. Как? По какому вероисповеданию? Согласно русским законам, в таких случаях сын наследовал религию отца, но ближайший лютеранский пастор был в Москве, верст этак за триста. Новорожденный был окрещен по-православному, а заодно и сам Николай Иванович принял ту же религию, став уже на самом деле Николаем Ивановичем. Богословские тонкости были абсолютно чужды практическому мышлению Николая Ивановича, но в Бога он верил твердо и искренно, рассуждал же так:

– Мой сын будет молиться на один образец, а я, его отец, буду молиться на другой образец. Это не есть хорошо. Отец и сын должны молиться, как один человек. Мой отец сам читал все молитвы, а мы, дети, слушали.