Людовик XIV и его век. Часть вторая

Пятого февраля 1712 года герцог де Ноайль подарил его супруге табакерку с испанским табаком, который она сочла превосходным; герцог преподнес этот подарок принцессе около одиннадцати часов утра. Она положила табакерку на стол в своем кабинете, куда обычно никто не входил, и отправилась к королю. Почти весь день она провела, не испытывая никакого недомогания; около пяти часов пополудни принцесса вернулась к себе, взяла две или три понюшки этого табака, а два часа спустя ощутила дрожь, предвестницу лихорадки. Дофина легла в постель, намереваясь присутствовать вечером на ужине у короля, но вскоре ей сделалось так дурно, что на это у нее не хватило ни сил, ни духа. Тем не менее на другой день, 6 февраля, дофина, у которой лихорадка держалась всю ночь, сделала над собой усилие и поднялась; страдая весь день и чувствуя утомление, она, тем не менее, провела день, как обычно; однако вечером у нее начался сильнейший приступ, и ночь прошла ужасно. 7 февраля, в воскресенье, дофина ощутила внезапно острую боль, сосредоточенную ниже виска; боль была столь сильной, что принцесса попросила короля, пришедшего навестить ее, не входить к ней. Вскоре эта боль довела ее до безумия и длилась до понедельника 8 февраля, не прекращаясь даже после кровопускания и приема опиума.

Столь неожиданная болезнь и столь тяжелое состояние дофины взволновали весь двор. То было время внезапных смертей, и стало привычно приписывать эти смерти отнюдь не естественным причинам. Ложась спать в пятницу 5 февраля, герцогиня Бургундская велела принести ей табакерку, подаренную герцогом де Ноайлем, указав, что эта табакерка лежит на столе в ее кабинете. Госпожа де Леви, одна из ее придворных дам, поспешила исполнить поручение, однако тотчас же вернулась, сказав, что не увидела там никакой табакерки. После этого были проделаны самые тщательные поиски, но табакерку так и не нашли. Однако много говорить об этом обстоятельстве не решались, поскольку герцогиня Бургундская нюхала табак без ведома короля.

В ночь с понедельника на вторник 9 февраля принцесса впала в своего рода забытье, из которого, притом что ее сжигала лихорадка, она выходила лишь на короткие мгновения и с ужасно тяжелой головой. Появившаяся на теле сыпь позволяла надеяться, что у дофины началась корь, но в ночь со вторника на среду 10 февраля эта надежда исчезла. В четверг 11 февраля принцесса почувствовала себя так плохо, что было решено сказать ей о необходимости причаститься. Совет испугал ее, ибо ей не казалось, что она находится в таком крайнем состоянии; тем не менее она ответила, что готова сделать это, и тотчас попросила привести к ней г-на Байи, священника-лазариста из Версальского прихода, но его не оказалось на месте. Время поджимало; больная не хотела исповедоваться отцу де Ла Рю, своему постоянному духовнику, и тогда послали за францисканцем, отцом Ноэлем, который явился со всей поспешностью. Эта нежелание дофины исповедоваться отцу де Ла Рю всех очень удивило и дало повод к различным домыслам насчет того, что принцесса намеревалась сказать духовнику в последние мгновения своей жизни. Дофина насильно увели, ибо он и сам уже был разбит усталостью и его хотели избавить от предстоявшего зрелища.

Исповедь была долгой, и после соборования, совершенного священником сразу вслед за ней, доложили о прибытии Святых Даров, которые король встречал у подножия главной лестницы. Причастившись, дофина попросила, чтобы ей стали читать отходные молитвы, однако ей ответили, что время для этого еще не пришло, и посоветовали попытаться уснуть.

Тем временем врачи провели консилиум. Все высказались за то, чтобы пустить кровь из ноги, прежде чем лихорадка возобновится, и дать к концу ночи рвотное, если кровопускание не окажет ожидаемого действия. Кровопускание сделали в семь часов вечера, но оно не помешало новому приступу лихорадки. Тогда больной дали рвотное, однако рвотное помогло ничуть не больше, чем кровопускание.

В течение дня признаки болезни становились все более тягостными, и к вечеру, как это было перед смертью дофина, все уже не знали, что делать. С трудом уговорили короля покинуть комнату, и он вышел оттуда за несколько минут до того, как дофина испустила последний вздох. Король вместе с г-жой де Ментенон сели в карету, стоявшую у подножия главной лестницы, и отправились в Марли; они пребывали в такой глубокой горести, что у них не достало смелости войти к дофину.