Людовик XIV и его век. Часть вторая

И вот тогда начались те домогательства, что так омрачили последние годы жизни Людовика XIV. Затем, когда все увидели, что ни намеки духовника, ни советы канцлера, ни навязчивые просьбы г-жи де Ментенон пользы не приносят, было решено лишить короля всяких развлечений и оставить его одного, дабы он предавался печали о своих преклонных летах и грусти об ушедших годах молодости; его испуганному взору снова и снова рисовали мнимые преступления герцога Орлеанского; его заставили забыть об увеселениях, с ним прекратили вести разговоры; дни его сделали сумрачными, а ночи одинокими. Затем, когда старый король, угнетенный мрачными мыслями, приходил к этой женщине, которую он сделал королевой, и к этим бастардам, которых он сделал принцами, все удалялись от него; если он требовал, чтобы его не покидали, то на него сердились; если он отдавал какое-нибудь распоряжение, то исполняли его со злонамеренной нерасторопностью, всячески выказывая свое дурное настроение.

В конце концов, изнуренный этой тайной войной, Людовик XIV признал себя побежденным и, оказавшись в борьбе со своей второй семьей менее удачливым, чем в борьбе с Европой, был вынужден пройти под кавдинским игом, которое уготовили ему вдова Скаррон и побочные дети г-жи де Монтеспан. Усталость сделала свое дело, и короля заставили подписать завещание; но он предвидел его судьбу и, отдавая эту бумагу тем, кто так желал получить ее, сказал:

— Я поступаю так потому, что от меня этого требуют, но я очень боюсь, как бы с этим завещанием не случилось того же, что и с духовной моего отца.

Наконец, однажды утром первый президент и генеральный прокурор Парламента были приглашены к утреннему выходу короля. Людовик XIV привел их в свой кабинет, вынул из секретера запечатанный конверт и, вручая его им, сказал:

— Господа, вот мое завещание! Никто не знает, что в нем содержится; вверяю его вам, дабы оно хранилось в Парламенте, которому я не могу дать большего доказательства моего уважения и доверия.

Людовик XIV произнес эти слова таким печальным голосом, что оба судейских чиновника были поражены ими и с этого времени пребывали в убеждении, что завещание содержит какие-то странные, а может быть, и невыполнимые желания.

Завещание короля хранилось в углублении, вырубленном в толстой кладке стены одной из башен Дворца правосудия, за железной решеткой и за дверью, запертой тремя замками.

После того как завещание было отдано на хранение, г-жа де Ментенон и узаконенные принцы рассудили, что король, коль скоро он сделал то, чего они от него добивались, заслужил какого-нибудь развлечения, и распространился слух, что в Париж прибывает персидский посол Мехмет Риза-Бег. Все знают, какие приготовления были сделаны Людовиком XIV для того, чтобы принять этого мнимого посла; в Версале было устроено представление одной из последних сыгранных там комедий, которую, возможно, добросердечно воспринял один лишь король и которую освистала вся Франция.

С отъездом посла двор снова впал в уныние и мрак, из которых его на мгновение вывели этот шум и этот блеск.

Третьего мая 1715 года король встал рано утром, чтобы наблюдать солнечное затмение, обещавшее стать одним из самых необычайных зрелищ, какие когда-либо доводилось видеть. И в самом деле, на протяжении пятнадцати минут землю словно окутала глубочайшая тьма и температура опустилась до двух градусов ниже нуля. Кассини был приглашен в Марли со всеми своими инструментами, и король, желавший следить за затмением во всех его подробностях, ощутил себя к вечеру крайне усталым. Он ужинал у герцогини Беррийской, но, почувствовав себя там плохо и встав из-за стола, возвратился к себе около восьми часов и лег в постель. Тотчас же распространился слух, что король серьезно болен, и слух этот стал казаться настолько обоснованным, что иностранные послы отправили курьеров к своим государям. Людовику XIV это стало известно, и, как если бы предположение, что он может скоро умереть, наносило оскорбление его нерушимой королевской власти, приказал, дабы положить конец слухам о его болезни, устроить смотр своей военной свиты и объявил, что проводить его он будет лично.

Двадцатого июня этот смотр действительно состоялся. В последний раз роты тяжелой и легкой кавалерии выстроились в своих великолепных мундирах перед террасой Марли, и все увидели, как, облаченный в такое же платье, какое он носил в дни своей молодости и активной деятельности, с крыльца спускается старик, который несмотря на свой преклонный возраст и тяжесть короны, до последней минуты жизни высоко держал голову. Дойдя до последней ступени, он ловко взобрался в седло и в продолжение четырех часов сидел верхом, находясь на глазах у послов, уже известивших о его смерти своих государей.