Людовик XIV и его век. Часть вторая

Однако в этот момент г-ну де Поншартрену стало известно об этом намерении ходатайствовать перед королем, и он, попросив герцога Орлеанского не отваживаться на подобный шаг, дал ему обещание, что сам поедет к его величеству и представит ему все те беды, какие может навлечь на государство судебное разбирательство такого рода. Герцог согласился на предложенное посредничество и вместе со всеми принцами и принцессами уехал в Сен-Клу ожидать итога переговоров между королем и канцлером.

Едва ли не королевский кортеж, сопровождавший будущего регента Франции, обвиняемого в убийствах и отравлениях, был таким многочисленным, таким внушительным и таким величественным, что взиравшая на него чернь не осмелилась на этот раз выкрикнуть в адрес герцога ни единой угрозы, ни единого обвинения.

Господин де Поншартрен сдержал слово, данное им герцогу, и после разговора с королем, в ходе которого тот признал полную невиновность своего племянника, приходившегося ему также зятем, вернулся с приказом освободить Юмбера.

Тем не менее в сердце короля укоренилось недоверие. Оно дало себя знать в милостях, посыпавшихся на узаконенных принцев. Еще в 1675 году король дал герцогу Менскому и графу де Вексену имя Бурбонов, хотя они родились, когда г-жа де Мотеспан состояла в браке, при жизни ее мужа, что делало их, поскольку они родились и при жизни королевы, вдвойне незаконнорожденными; в 1680 году жалованные грамоты позволили его внебрачным детям наследовать друг другу в установленной законом очередности наследования; в 1694 году король даровал герцогу Менскому и графу Тулузскому место по рангу непосредственно после принцев крови и выше принцев, пребывавших во Франции, но имевших суверенные владения вне Французского королевства; указом, зарегистрированным в Парламенте 2 августа 1714 года, король отдавал корону узаконенным принцам и их потомкам в случае пресечения линии принцев крови; наконец, 23 мая 1715 года Людовик XIV обнародовал еще одну декларацию, которая, подтвердив прежний указ, делала положение узаконенных принцев равным во всем положению принцев крови.

Вот почему, и сам испуганный чрезмерностью того, что было им совершено, Людовик XIV в тот же день заявил своим незаконнорожденным детям:

— Я сделал для вас не только то, что мог, но больше того, что мог; теперь от вас зависит упрочить мои установления своими заслугами!

Придворные толпились около обоих братьев и поздравляли их. Граф Тулузский, человек очень разумный и не очень честолюбивый, в ответ на поток этих поздравлений ответил лишь одно:

— Все это прекрасно, лишь бы так было и дальше и у нас стало хотя бы одним другом больше!

Академик Валенкур, один из тех друзей, число которых граф Тулузский хотел увидеть возросшим, был единственным, кто разгадал опасения принца, и, приветствуя его, сказал:

— Монсеньор! Это венок из роз, но я боюсь, как бы он не превратился в терновый венец, когда с него опадут цветы!

Две человека возражали против указа короля: д’Агессо, объявивший во всеуслышание, что этот указ противоречит законам и обычаям Франции и что Парламент совершенно себя опозорил, зарегистрировав его; и канцлер Поншартрен, пошедший еще дальше: он заявил королю, что тот не имеет права располагать короной, которая по основополагающим законам королевства принадлежит его законным детям, и добавил, возвращая ему печать, что может пожертвовать для своего короля жизнью, но не честью.

Людовик XIV настаивал, чтобы канцлер взял печать обратно, но, поскольку тот наотрез отказался сделать это, печать была передана Вуазену, приверженцу г-жи де Ментенон, который за шесть лет до этого занял место Шамийяра, впавшего в опалу, но не у короля, а у фаворитки.

Теперь герцогу Менскому, пользовавшемуся от имени короля и благодаря влиянию г-жи де Ментенон всеми возможностями королевской власти, оставалось желать только одного, а именно, чтобы король написал завещание, которое лишило бы герцога Орлеанского прав регентства и отдало их ему. Канцлер Вуазен уже давно был осведомлен об этом желании герцога Менского, которое являлось и желанием г-жи де Ментенон, однако было весьма затруднительно произнести в присутствии короля, так долго считавшего себя богом, слово завещание. Поэтому Вуазен, которого фаворитка торопила предложить это королю и который не смел произнести жестокое слово, ограничился тем, что завел с Людовиком XIV разговор о необходимости объявить свою волю. При всей осторожности этих слов Людовик XIV вздрогнул и, обращаясь к канцлеру, промолвил:

— По праву рождения герцога Орлеанского регентом должен быть назначен он, и я не хочу, чтобы мое завещание претерпело ту же участь, что и духовная моего отца. Пока мы живы, мы можем сделать все, что пожелаем, но после смерти мы бессильнее любого частного лица.