Людовик XV и его двор. Часть вторая

Но в чем заключалось это лечение, способное вернуть не только жизнь, но и молодость и красоту? Ведь князь возвратился во Францию не только полный жизни, которую он едва не потерял, но и вновь наделенный молодостью и красотой, которую он уже утратил.

Нетрудно догадаться, как все приставали с расспросами к князю, но никто не проявлял при этом большей настойчивости, чем граф де Шароле, который, подхватив в свой черед какой-то острый лишай, пребывал под угрозой оказаться примерно в таком же положении, в каком он видел князя, перед тем как тот покинул Париж, чтобы подвергнуться таинственному лечению, вернувшему ему здоровье.

И потому граф де Шароле проявил такую настойчивость, что князь, состоявший в довольно тесной связи с ним, но не желавший ничего говорить ему о лечении, которому подвергся, предложил выписать из Москвы врача-монгола, вернувшего ему самому здоровье. Граф согласился на предложение князя, предоставив ему полную свободу договариваться с ученым медиком Абен-Хакибом о денежной стороне вопроса.

Два месяца прошли в ожидании. По прошествии этих двух месяцев князь явился к графу де Шароле, приведя с собой белобородого старика, которому на вид было более ста лет; невзирая на свой почтенный возраст и на то, что ему насилу удавалось передвигать ноги, он сохранил живой, полный огня взгляд и отпечаток чего-то сатанинского, сквозившего во всем его облике.

Сразу было видно, что ученый монгол принадлежал к той школе искателей философского камня, которая не отступает ни перед какой жертвой, чтобы найти его, и жертвует чем угодно, даже жизнью своих ближних, во имя этой неосуществимой мечты алхимии.

Лечение, назначенное монгольским врачом, состояло в следующем.

В течение двух месяцев, прервав всякие сношения со своими любовницами, граф де Шароле должен был питаться исключительно рыбой, овощами и легкими печеньями, пить лишь оршад и лимонад и спать в комнате, расположенной так, чтобы ни один из обитателей дома не спал на одном этаже с графом или этажом выше.

Эта спальня, помимо трех дверей, должна была иметь три окна: одно, выходящее на север, второе — на восток, третье — на запад; граф должен был входить в нее лишь для того, чтобы спать в ней, вступать туда с левой ноги, а выходить оттуда — с правой; не пить там, не есть там и не удовлетворять там никаких естественных нужд.

Каждый день, вставая с постели и ложась спать, он должен был произносить мысленно, не шевеля при этом губами, молитву, составленную на каком-то неведомом языке, но записанную французскими буквами; наконец, каждый день, перед второй трапезой, он должен был принять ванну с настоем из ароматических трав, собранных в определенное время, в определенном месте и при определенных условиях; что это были за травы, он так до конца и не узнал.

Такова была кабалистическая сторона этого лечения.

А вот его материальная сторона.

Каждую пятницу врач забирал у больного восемь унций крови; затем, взамен этих восьми унций испорченной крови и посредством какого-то хитроумного устройства, он впрыскивал ему в отворенную вену равное количество человеческой крови; кровь эту следовало извлечь из вен ребенка, который еще не достиг половой зрелости и тело которого подверглось перед этим каким-то таинственным обрядам, оставшимся неизвестными графу; наконец, в последнюю пятницу месяца доктор прописывал ванну, состоявшую на три четверти из бычьей крови и на одну четверть — из человеческой.

Все это повторялось четыре раза, что в итоге было равносильно одной ванне, состоявшей полностью из человеческой крови.

По окончании такого лечения, рассчитанного на два месяца, граф де Шароле должен был исцелиться.

Само собой разумеется, что как раз в эти два месяца происходили упомянутые нами исчезновения детей, ставшие причиной бунта, о котором мы рассказали выше.

По словам летописца-архивиста, у которого мы позаимствовали эти подробности, Людовик XV, обвиненный в преступлении, в каком некогда обвиняли Людовика XI, приказал полиции отыскать истоки всех этих слухов, и полиция была вынуждена открыть Людовику XV правду, изобличив истинного виновника, которым оказался не кто иной, как принц, принадлежавший к его семье.

Хотя граф де Шароле не входит в число тех людей, кого трудно было бы оклеветать, подчеркнем, что, не имея привычки обвинять бездоказательно, мы не рассматриваем это обвинение как имеющее серьезное историческое обоснование и признаемся, что приведенное Пёше в копии письмо, где граф рассказывает о случившемся и просит прощения за преступление, в котором его обвиняли и в котором он признается, кажется нам по стилю настолько не похожим на письмо принца, что, вместо того чтобы вызвать у нас убежденность в его вине, оно отняло у нас эту убежденность, если, конечно, она существовала.