Сьеру де Бомарше, который так сильно любит шум и скандал, наверняка доставило сегодня большое удовольствие увлечь за собой не только толпу своих почитателей и обычных зевак, но и весь двор, принцев крови и принцев королевской семьи; получать ежечасно по сорок писем от людей всякого рода, домогающихся контрамарки и готовых послужить ему хлопальщиками; видеть, как герцогиня Бурбонская уже в одиннадцать часов утра посылает своих выездных лакеев к театральной кассе ожидать продажи билетов, намеченной на четыре часа дня; видеть, как кавалеры ордена Святого Духа давятся в толпе и толкаются локтями с трубочистами, стремясь заполучить билеты; видеть, как благородные дамы, забыв о всякой благопристойности и всякой стыдливости, с утра запираются в уборных актрис, обедают у них и отдаются под их покровительство в надежде первыми попасть в театральный зал; и, наконец, видеть, как толпа высаживает двери, как стража, не в силах оказать ей сопротивление, разбегается и даже железные решетки ломаются под натиском осаждающих.
Однако подлинным триумфом сьера де Бомарше стало снятие королевского запрета играть его пьесу, который за год до этого был сформулирован письменно и объявлен с такой торжественностью, как если бы речь шла о деле государственной важности. И в какой обстановке это произошло?
В обстановке, когда любой порядочный автор не осмелился бы предложить подобную пьесу, опасаясь намеков на слухи, которые весь последний год удручали королевское семейство и могли напоминать отвратительную клевету; когда ни один цензор не решился бы позволить постановку, столь сильно потакающую злопыхательству зрителя.
Как бы то ни было, нетрудно понять, что при таком всеобщем рвении театральный зал оказался заполнен еще с утра. В подобных бурных собраниях всегда случается какое-нибудь неожиданное событие, привлекающее внимание публики. Именно так и произошло при появлении бальи де Сюффрена, когда ему стали аплодировать с тем же восторгом, что и накануне в Опере. Однако значимость этого всеобщего воодушевления изрядно снизило обстоятельство, возмутившее истинных патриотов: дело в том, что при виде г-жи Дюгазон, которая, оправившись после постыдной болезни, еще не показывалась в театре, зал разразился такими же овациями, как и при виде героя.
Что же касается самого спектакля, то большинство зрителей ожидали, что он будет скверным, но не рассчитывали, что он окажется настолько длинным. Все полагали, что спектакль займет обычное для такого рода зрелищ время, ибо актеры не делали объявления о том, что после него будет сыграна какая-нибудь короткая пьеса. Никто не мог вообразить, что он будет длиться с половины шестого до десяти часов вечера. И для чего же было это делать? Чтобы изобразить нам знатного вельможу в окружении его челяди, которая дурачит, обманывает и высмеивает его на протяжении всего этого времени. Да одно самонадеянное желание более четырех часов занимать французскую публику столь мерзким фарсом заслуживает того, чтобы быть освистанным. В зале то и дело раздавалось шиканье и даже слышался свист, весьма умеренный, правда, хотя и частый, и неизвестно, чем следует восхищаться более — бесстыдством сьера де Бомарше или терпением зрителей.
Граф Прованский явно испытывал скуку от этого безумного дня. Что же касается графа д’Артуа, то, как известно, он еще прежде выступал против этой постановки, заявляя королю, что она являет собой мерзость и гнусность.
Однако, поскольку эта пьеса, стоящая по своим достоинствам еще ниже "Севильского цирюльника", встретила на своем пути далеко не столько же преград, не будет ничего удивительного в том, что благодаря в основном бутафории, пению, танцам, декорациям, едкой сатире, непристойностям и угодничеству перед партером, из которых вся эта новая комическая безделица смешана, она будет иметь успех и выдержит много представлений».
